Эмиссар пригласил их сесть. На блюде лежали семь кусочков филе копченой селедки. На их кожице отражался свет. От картошки шел пар. Мать немного подвинулась и кивнула:
— Достань тарелки, Руфь. Тут хватит на всех.
Руфь сняла пальто и достала две тарелки, бабушке и себе. Стояла тишина, если не считать радостных возгласов Йоргена. Мать смотрела на стол и беспокойно ерзала на стуле.
Эмиссара между зубами застряла кость. Он взял спичку и ковырял ею в зубах вместо зубочистки. Бабушка съела картофелину и большой кусок селедки, потом она отодвинула от себя тарелку.
Эмиссар молитвенно сложил руки. Остальные тоже сложили руки.
— Спасибо, Господи, за Твою неизъяснимую любовь к нам. За то, что Ты и сегодня напитал нас. Аминь!
Все повторили: «Аминь!» Бабушка смотрела на висячую лампу. Лампа не горела.
— Вы ни о чем нас не спросите?
Мать и Эмиссар не спускали с нее глаз. Руфь разглядывала оставшиеся кусочки. Мясо у селедки было красноватое.
— Наша Руфь начала учиться в педагогическом училище. Государство дало ей ссуду. Она вернет ее, когда начнет работать.
Йорген переводил взгляд с одного на другого. Он слышал, что сказала бабушка, но понял ли он смысл ее слов? Для Йоргена слова «время» и «завтра» были синонимами. Он не всегда понимал, что впереди много всяких завтра.
Эмиссар не спускал с бабушки глаз. У него задрожал подбородок. Уголки губ опустились. Он снял очки.
— Чья это затея?
— Руфь сдала все экзамены. Она очень способная.
Мать начала убирать со стола.
— Отнеси остатки поросенку. — Она кивнула Йоргену, который встал и взял цинковое блюдо.
Эмиссар вздохнул и уперся ладонями в колени.
— И сколько же лет она будет там учиться?
— Четыре года, — как ни в чем не бывало ответила бабушка.
Мать подбросила хворосту под кастрюлю с водой. Затрещал огонь. Руфь смотрела в окно, как Йорген идет к сараю. Он ничего не понял, иначе он не шел бы так легко.
— Это вы вдвоем надумали? — хрипло спросил Эмиссар.
— Надумали или нет, какая разница. Тебе придется смириться с тем, что есть.
— А как же Йорген? Что с ним будет? — спросила мать, стоя у кухонного стола.
— Руфь не может всю жизнь нянчиться с Йоргеном. Такая ноша ей не по плечу.
Бабушкин тон означал: «Не вздумайте мне перечить». У Руфи согрелись ноги. И спина. Этот тон всем им всегда служил опорой.
Эмиссар тяжело вздохнул
— Это очень важно, Дагфинн, и ты должен помолиться за нее! — Теперь бабушкин тон смягчился..
Эмиссар испуганно посмотрел на нее. Она ободряюще кивнула ему. Наконец он сложил руки, закрыл глаза и пробормотал молитву за будущее Руфи. Когда он замолчал, бабушка сказала, что к этой молитве надо присоединить молитву, которая защитила бы Руфь от опасностей и соблазнов городской жизни.
— И спаси Руфь от грехов и распутства, — сказал Эмиссар.
— Аминь! — Бабушка улыбнулась.
Он увидел ее в зале ожидания с плоским деревянным ящиком с кожаной ручкой.
Она нетерпеливо смотрела на дверь, из которой стали появляться багажные тележки. Глаза у нее были такие, какими он их запомнил. Темные, но сейчас в них было нетерпение. Раза два она прикусила губу и взглянула на часы. Лицо осунулось, как будто она недавно плакала. Волосы заколоты на манер строгой прически а-ля Фара Диба" [22] , но с одной стороны они растрепались. Когда она вытянула голову вперед, жилы на шее вздулись. Это произвело странное впечатление. У него перехватило дыхание, но настроение поднялось. Почему он не заметил ее в самолете?
Горм подошел поближе: да, он не ошибся. Это была Руфь. Идя к ней, он придумывал, что он ей скажет. В эту минуту она повернулась и пошла к двери уборной. Он встал там, где она должна была получить багаж. Он хотел только поздороваться и спросить, узнала ли она его.
«Тебя кто-нибудь встречает?» — мог бы спросить он.
Когда Руфь вышла из уборной, подъехала тележка с багажом. Люди оживились. Пробираясь к ней через толпу, Горм чувствовал, как у него бешено стучит сердце.
«Давай вместе поедем на такси», — мог бы предложить он ей.
Между ними было еще много народу, но Руфи удалось одной из первых протолкаться к тележке. Наверное, чемодан у нее был очень тяжелый, но ей никто не помог. Горм пытался растолкать людей — ему следовало сейчас быть рядом и снять ее чемодан с тележки. Но она справилась без посторонней помощи. На чемодане был приклеен ярлычок: «Лондон».
Сейчас она обернется и увидит меня, подумал Горм. Но она не обернулась. Видимо, он недостаточно громко произнес ее имя. Нужно было крикнуть. Он представил себе, как ее губы растянутся в улыбке, когда она поймет, что это он. Какой-то толстяк встал, словно скала, и загородил ему путь.
Руфь взяла мелкие вещи в одну руку, в другую чемодан. Вид у нее был невеселый.
Он мог бы подойти ближе и снова окликнуть ее. Но она не смотрела в его сторону. Еще мгновение, и она уже тащила свой багаж через толкучку к выходу. Горм отчаянно расталкивал людей, чтобы нагнать ее. Когда он был от нее уже совсем близко, кто-то схватил его за руку и извинился, что опоздал. Отец. Горм взглянул на выход, но Руфи там уже не было.
Ему с трудом удалось произнести слова, которых от него ждал отец.
— Как долетел?
— Прекрасно. А мама? Как она себя чувствует?
— Операция прошла удачно. Она рада, что ты вернулся домой. Где твой багаж?
— Здесь. — Горм быстро снял с тележки свой чемодан. Когда они шли к выходу, он чувствовал на себе взгляд отца, но оба молчали. Они как будто маршировали в строю, главное — не сбиться с ноги. Вперед! Шагом марш!
Горм снова увидел Руфь, когда они шли мимо очереди, выстроившейся в ожидании такси. Он замедлил шаг и пропустил отца вперед. Она стояла к нему спиной и, наклонившись, укладывала в багажник такси деревянный ящик. Ветер изрядно потрудился над прической а-ля Фара Диба, и волосы спутались в большое каштановое опахало. Она села в машину.
— Руфь!
Ему показалось, что она его слышала, но дверца машины тут же захлопнулась с глухим стуком. Через стекло он успел наметить ее профиль величественного вождя краснокожих, какими их изображали в серии издательства «Гюльдендал» — Лучшие книги для мальчиков». Губы у нее не были накрашены, но их контур был ясно очерчен, как будто они были обведены татуировкой.