Мэтью фантазировал, представляя губы Джейн, сомкнувшиеся вокруг его члена, глубоко припадающие к нему, ее язык, медленно порхающий вдоль крепкого ствола. С возлюбленной это действо не было ни грязным, ни греховным. С нею он бы не смотрел с отвращением вниз, замечая нечто неправильное, постыдное.
Закрывая глаза, он воображал, как переживает это блаженство — нежные прикосновения Джейн, медленно ласкающей его своим горячим ртом, — и больше не видел Миранду между своих ног. Он больше не слышал жестоких слов мачехи. Не был пятнадцатилетним. Не был мальчиком. Он был мужчиной. Мужчиной Джейн.
Вчера вечером, привычно запершись в своем домике, Уоллингфорд сидел в кровати. Опершись на спинку, он медленно ублажал сам себя. Мэтью наслаждался, его ладонь порхала вверх–вниз по крепкому стержню. Он думал о Джейн, ее руках, ее рте… Мэтью взорвался с необузданной силой, выпустив горячие струи семени себе на живот. Вскоре он заснул, выбившийся из сил и все же еще больше жаждущий страсти…
— Ты можешь заболеть.
Вырванный из своих тягостных мыслей, Мэтью увидел Сару, стоявшую возле него на мосту. Она предложила ему половинку зонтика. Подойдя ближе, Сара накрыла себя и Мэтью, словно спрятав от окружающего мира.
— Что ты делаешь здесь в такую рань, сейчас ведь около шести? — спросил он.
— Я видела, как ты вышел из своего домика. Ты выглядел очень грустным.
Мэтью был не в состоянии смотреть Саре в глаза, поэтому снова повернулся к темной поверхности воды.
— Ты всегда грустен теперь, — тихо сказала она. — Мое сердце болит, когда ты печалишься.
Мэтью ничего не сказал в ответ, и Сара прижалась ближе, опустив голову ему на плечо:
— Я хочу заставить тебя снова улыбаться, братик. «Братик…» Глаза Уоллингфорда закрылись, он ненавидел ложь, невольно слетевшую с ее уст. Мэтью только и делал, что лгал Саре, а она пришла к нему сейчас, чтобы утешить. Эта несчастная девочка никогда не сможет понять обстоятельств собственного рождения, того, что сделала с ней Миранда и почему… А Мэтью никогда не сможет сказать Саре, что он — не ее брат, а отец.
— Мэтью, твое сердце болит, потому что ты тоскуешь по мисс Рэнкин?
— Да.
Уоллингфорд не мог лгать Саре, не мог лгать о Джейн… Он просто не мог лгать о той, которую так сильно любил, той, которая так много значила для него.
— Я тоже скучаю по ней, Мэтью. Может быть, она еще вернется.
— Она не вернется, — бросил он, задыхаясь от душевной боли.
— Леди Реберн говорит, что, если ты хочешь чего–нибудь достаточно сильно, нужно молиться об этом. Я каждую ночь молюсь о том, чтобы мисс Рэнкин вернулась и стала моим другом. А ты молишься, Мэтью?
— Да. — Его голос превратился в шепот. О боже, как же он молился, просил, давал зароки — а все ради того, чтобы произошло чудо, которое смогло бы уберечь его от ужасного брака! Чудо, которое помогло бы ему вновь обрести Джейн.
Сара потянулась к руке того, кого искренне считала братом, и сжала его пальцы.
— Я знаю, что это не то же самое, Мэтью, но я буду твоим другом.
Крепко вцепившись в руку Сары, он наконец–то осмелился поднять на нее взгляд. Какое прекрасное лицо у его дочери, какие честные, бесхитростные глаза! Их цвет был таким же, как у Мэтью, но его глаза никогда не сияли такой открытостью, таким доверием — его глаза всегда поблескивали язвительностью и пессимизмом. Мэтью поцеловал Сару в лоб, словно заражаясь ее внутренней силой, и прошептал:
— Ты для меня — самая лучшая.
Они тихо постояли несколько минут, прежде чем Сара нарушила молчание.
— А это черный лебедь, который так нравился мисс Рэнкин, — сказала она, показывая на пятно между веток плакучей ивы, склонившихся к воде.
На глади озера беспомощно барахтался одинокий лебедь, его перья были черными, как ночь.
— Его подруга умерла. И он целый день плавает, ищет ее. Должно быть, это ужасно — быть одиноким все время, не так ли? — спросила Сара.
— Да. Ужасно, — отозвался Мэтью, думая о том, как он сам барахтался в своей безнадежной жизни последние месяцы, ища возможность быть рядом с Джейн.
— А ты знаешь, что у лебедей одна пара на всю жизнь? — спросила Сара. — Без своей подруги этот бедный лебедь останется один на все оставшиеся годы, навсегда. Как долго он сможет так прожить?
— К счастью, совсем недолго, — ответил Мэтью, думая о тех унылых, бесцельных десятилетиях, что ему предстоят.
— Люди ведь как лебеди, они тоже любят только один раз в жизни, правда?
— Да, они любят лишь однажды, — сказал Мэтью сдавленным голосом. — Но иногда одних чувств бывает недостаточно, чтобы удержать рядом того, кого ты любишь.
Опустив взор на свою руку, Уоллингфорд разжал пальцы и отпустил темно–красную ленту, которая тут же закружилась вниз. Он посмотрел, как лента медленно опустилась на водную гладь, а рядом откуда–то с небес упало перо.
Дождь усилился, тяжелые капли опускались на гладкий атлас, который все еще держался на поверхности озера. Они напомнили Мэтью слезы и то удивительное время в домике, когда он изучал тени от капелек дождя на коже Джейн.
— Прощайте, мисс Рэнкин, — тихо прошептала Сара рядом с Мэтью.
Он увидел, как вода утащила атлас на глубину.
— Прощай, Джейн.
Мэтью автоматически потянулся к ручке и отворил дверь в спальню жены. Боже праведный, это его жена… Он сочетался браком тем утром, спустя всего несколько часов после того, как стоял на мосту, прощаясь с Джейн.
Это была простая, короткая церемония, без всей этой пышной мишуры, что обычно сопутствует свадьбе. Клятвы были сокращены по максимуму — ровно настолько, чтобы брак мог считаться законным. Мэтью категорически отказался произносить фразу «Отдаю на милость твою всего себя».
Но на протяжении всего дня клятва звучала в ушах Мэтью: он представлял Джейн, стоящую перед ним, и клялся любить ее, только ее, целиком и полностью, пока смерть не разлучит их.
— Наконец–то, — раздался сухой голос из глубины щедро драпированной постели. — Я уже начала сомневаться, что вы когда–либо выйдете из того вашего маленького дома.
Все тело Мэтью напряглось, и он на мгновение замер на пороге, всерьез размышляя о том, не слишком ли поздно повернуться и бежать прочь. Прежде он никогда не был трусом, но этой ночью… То, что должно было произойти, пугало его, подталкивало бежать и скрываться в укромном месте, там, где его никогда бы не смогли найти.
— А вам пришлось выпить для храбрости, как я посмотрю, — замурлыкала Констанс. — Я как раз гадала, была ли преувеличена ваша репутация.
Опрокинув в себя янтарное содержимое стакана, Мэтью поставил его на стол и закрыл дверь. Как он сейчас надеялся, что пять стаканов бренди, позволят ему вползти в кровать к этому чудовищу!