– Пардон за раскардаш, – сказал режиссер, указывая на творческий беспорядок в студии. – А также за то, что заставил тебя ждать. Но, понимаешь ли, новый проект. Одну секунду!
От беседы со мной его отвлек телефонный звонок. Марк вернулся к столу, взял трубку стилизованного под старинный аппарата:
– А, господин градоначальник, привет! Спасибо, дорогой, что нашел время мне перезвонить. Я ж тебя беспокоил вот по какому поводу: мне понадобится разрешение снимать на территории бывшей королевской резиденции, ну, для моего нового сериала нужна сцена коронации императрицы…
Пока Марк Михасевич панибратски беседовал с человеком, имя и отчество которого до подозрительного совпадали с именем и отчеством столичного мэра, я, не дожидаясь приглашения, погрузилась в мягкое кожаное кресло.
Я исподтишка наблюдала за режиссером; тот вел себя, как всегда, экспансивно и чуть насмешливо, словно давая понять, что ему, потомственному дворянину, истина открыта в двадцатом поколении.
Марк Михасевич за свою карьеру снял не более дюжины фильмов, однако каждый из них был настоящим событием в культурной жизни страны. Он не скрывал своих симпатий к великой Герцословакии, которая уже давно канула в Лету, говорил, что исправить ситуацию сможет только человек, который радеет за страну всем сердцем (таких, по скромному заявлению режиссера, было всего два – он сам и один из претендентов на престол, какой-то из многочисленных Любомировичей).
Последнее творение Михасевича, насколько я могла припомнить, было номинировано даже на «Оскар», однако не получило его, уступив пальму первенства некоему малоизвестному режиссеру из Азии. Последний фильм Михасевича я не видела, как и предпоследний, впрочем, тоже. Но и ставить об этом в известность Марка я не собиралась.
Закончив телефонный разговор с мэром, Михасевич уделил наконец внимание и мне.
– Прошу прощения, Фима, но ты сама понимаешь, что график у меня напряженный. Одна работа.
Ткнув пальцем в портрет Марка, я заявила:
– Я смотрю, твой придворный Караваджо не придерживается принципа, который ввел когда-то Кромвель, а именно писать натуру со всеми бородавками и родимыми пятнами!
Марк, бросив трепетный взгляд на свой парадный портрет, заметил:
– Ты думаешь, он мне польстил? А Юлиана сказала, что я получился как живой! И вообще, Фима, кто сказал, что народу нужна правда жизни? Наши люди устали от насилия и американского кино. Не спорю, в этом Голливуде, – тон Марка был снисходительным, – могут стряпать и кое-что стоящее. Мой друг Стивен… Стивен Спилберг… замыслил один грандиозный проект, может быть, я и соглашусь стать сопродюсером, но посмотрим, посмотрим…
Я подперла щеку рукой и приготовилась к долгой лекции, предметом которой был он сам – Марк Михасевич вкупе со своим талантом.
– Герцословацкому народу нужна рождественская добрая сказка, причем своя сказка, не нужно всех этих Ди Каприо и Шварценеггеров, – вещал Михасевич. Глаза его вспыхнули. – Наши люди тоскуют по прежней Герцословакии, по ее величию, которое было до революции…
– Ну, разумеется, Марк, – поддакнула я. – Так когда мы тебя коронуем?
Михасевич прервал свой монолог, критически посмотрел на меня и покачал головой.
– Фима, я смотрю, ты, как и прежде, не веришь в то, что наш единственный шанс на спасение – это возрождение монархии. Ну, я уважаю твои заблуждения…
Михасевич произнес это сострадательно-презрительным тоном, я фыркнула.
– Ладно, Серафима, дискуссии о нашей национальной идее мы продолжим как-нибудь в другой раз. Хотя все уже изобретено еще при короле: самодержавие, православие, народность. Вот три кита, на которых зиждется патриархальный герцословацкий менталитет, это соль земли нашей…
Михасевич прошелся по студии, заложив руки за спину и закусив губу. Эта поза обозначала, что он находится в раздумье. Затем он остановился и посмотрел на меня.
Я чуть не вздрогнула. Взгляд у режиссера был тяжелый. Надо же, я уже отвыкла от Марка и его театральных жестов. Я сразу поняла, почему Михасевич считается не самым простым собеседником, а на съемочной площадке, ходили слухи, он был настоящим зверем, все ради одного – чтобы добиться наилучшего результата. И это ему удавалось вот уже третье десятилетие.
Таким взглядом в одном из марковских фильмов низвергнутый герцословацкий король (роль которого исполнял сам Михасевич) пронзал предателя, только что огласившего смертный приговор в отношении его самого и его семьи и наставившего на монарха «маузер».
– О том, что я сообщу тебе, не должен знать никто, – строго сказал Михасевич.
И тут я наконец-то поняла, что еще отличало Марка Казимировича от парадного портрета – Михасевич смертельно устал. Об этом свидетельствовали темные круги под глазами и морщины, прорезавшие лоб. Но это была не творческая усталость, усталость желанная и сладкая. Это был страх.
– Желтые газетенки и так часто полощут мою приватную жизнь, а если кто-то из них раскопает эту историю, то о спокойной работе над новым фильмом можно забыть.
Странно, мнение бульварной прессы никогда особо Марка не занимало. Лет семь-восемь назад он развелся со своей очередной супругой, известной актрисой Тамарой Лисициани, богиней экрана (несмотря даже на то, что ей перевалило за пятьдесят, причем давно).
Все это сопровождалось шумными взаимными упреками, актриса, оскорбленная в лучших чувствах, давала интервью и не стеснялась выносить на всеобщее обозрение некоторые интимные детали. Михасевич повел себя по-джентльменски, не принимая участия в этом цирке. Еще более сенсационной стала его скорая свадьба с восходящей звездой, двадцатилетней Юлианой Понятовской. Года через три у них родилась дочь Настя, а от первого брака у Михасевича имелся сын-подросток Кирилл.
Мать-актриса о Кирилле абсолютно не заботилась, вверив того на попечение мужа. Тамара, кардинально омолодив внешность и изменив имидж при помощи дорогостоящих подтяжек, завела друга на двадцать четыре года младше себя, снималась в отечественных «мыльных операх» в ролях наивных барышень и молодых манекенщиц и во всеуслышание заявляла, что «безумно счастлива».
– Фима, я знаю, что могу доверять тебе. – В голосе Марка послышались человеческие нотки.
За пять лет нашего брака я никогда не видела Михасевича в подобном состоянии. Маститый режиссер, который гордится тем, что может разогнуть пальцами подкову и плавает в открытых водоемах в самый трескучий январский мороз, находился на грани нервного срыва. Да что же такое случилось?
– Ты – единственный человек, которому я могу доверять, – повторил он. – Я знаю, Фима, что ты принимала самое деятельное участие в разоблачении того безумца, маньяка, который убивал свои жертвы перед портретами.
Что было – то было: в прошлом году я волей случая оказалась замешана в небывалую историю. Я до сих пор не могу отойти от нее, ведь в результате этой детективной эпопеи я потеряла человека, которого любила всем сердцем и который, как я робко надеялась, стал бы моим шестым и последним, самым обожаемым супругом. Но судьбе было угодно распорядиться иначе…