— Никита Иванович, и ты карантину не испугался? Ну, выпей со мной!
— Пить не стану. Государыней прислан, чтобы забрать у тебя, строптивца, ее портрет в брильянтовой оправе.
Орлов с усмешкой достал из-за пазухи миниатюрный портрет, на виду у ошарашенного Панина легко выломал из бриллиантовой оправы само изображение и протянул наставнику цесаревича покореженную оправу:
— Это забери, а портрет не отдам.
Панина смутить не удалось, холодно глядя, протянул Григорию указ о его отставке, в котором говорилось, что Орлов может совершить путешествие для поправки здоровья куда будет угодно.
Вот теперь кукиш узрел и Панин тоже, и бокал с вином не понадобился.
— От чинов меня отставить можно, и от постели Катиной тоже, а от России — вот вам! И для моего здоровья полезней всего путешествие из Гатчины в Петербург. Скажи государыне, что калечить ее дитятю, что в спальне ныне обретается, не буду, но выкинуть себя из России вон не позволю!
Екатерина все же издала указ о присвоении ему княжеского титула, тот, что был написан, да отложен после Москвы из-за проклятой Брюсихи. А еще подарила несколько тысяч душ крепостных, два сервиза да велела перевезти мебель и все, что было в его покоях в бытность фаворита. Орлов снова хохотал:
— О как! С вещами выставляют! А чего же мои диваны новому любовнику не понравились? Надо посмотреть, кабы чего не забыла…
Орлов притих у себя в Гатчине, и императрица успокоилась, она больше не требовала что-то вернуть или от чего-то отказаться. И уехать подальше «подлечиться» тоже не советовала. Екатерина с облегчением вздохнула и решила, что пора приучать Васильчикова к обществу, а общество — к новому фавориту. Малый выход был намечен на один из рождественских вечеров, когда должна идти обычная игра в карты.
Александр Васильчиков страшно переживал, до сих пор его держали только в спальне, не допуская более никуда. Но он и не рвался, помня, что чем выше заберешься, тем ниже падать, один пример Григория Орлова чего стоил и еще был перед глазами. Правда, если бы Васильчикову обещали за пребывание в спальне государыни вот такие подарки, как получил Орлов даже при расставании, он согласился бы.
Так и произошло, хотя подарки, конечно, были куда скромней, все же Орловы привели Екатерину к власти, этого она не забыла. Но через полтора года, отпуская на волю Сашу Васильчикова, императрица и его щедро одарила, так она поступала со всеми любовниками, считая обязанной платить за услуги.
Но тогда Саша Васильчиков только осваивался и в спальне, и тем более на приемах рядом со своей благодетельницей.
Она едва успела произнести: «Господа, позвольте представить, Александр Семенович Васильчиков…», как вторая дверь рывком распахнулась, и в проеме возник… Орлов! От ужаса Екатерина, кажется, потеряла дар речи. Васильчиков и того больше — он перестал дышать. Увидеть прямо перед собой знаменитого Григория Орлова, которого так боялась государыня…
Немая сцена продолжалась несколько мгновений, но всем показалось, что часы. Прасковья Брюс потом утверждала, что у нее даже шея затекла от неподвижности. Довольный, что видит императрицу, Орлов почти завопил:
— А меня познакомите, Ваше Величество?
Екатерина с трудом проглотила застрявший в горле комок и отрекомендовала нового фаворита старому как самого скучного человека в мире. Несчастный Васильчиков вымученно улыбался. Все замерли, ожидая скандала, но Григорий был весел, хотя не пьян.
— Зато я бывал самым веселым в этом обществе. Карантин выдержал, более не опасен во всех смыслах. Хотел бы поговорить с Вами, Ваше Величество.
Екатерина шла за отставленным любовником, словно кролик в пасть к удачу, но никому не позволила отправиться следом, сделав знак, чтобы продолжали игру.
Она ждала бурной сцены, укоров, скандала, а Орлов спокойно спросил:
— Зачем так-то, Катя? Могла бы сказать, что не мил. Да бог тебе судья. Панина опасайся, он себе на уме, все для цесаревича делает.
Она с трудом выдавила из себя:
— Я знаю…
— Нужен буду — позови, не одного меня, любого из Орловых позови, все на помощь придем.
— Спасибо.
— А этого гони, не пара он тебе, мелковат. Верно Циклоп говорил: такого одним пальцем вышибить можно.
— Кто говорил?
— Циклоп, Потемкин.
Ничего страшного не случилось, Григорий Орлов даже послужил еще в Ревеле, а потом и правда уехал за границу. По возвращении Екатерина подарила бывшему фавориту Мраморный дворец. Узнав о подарке, он усмехнулся себе под нос:
— За Циклопа, что ли?
И в ответ тоже сделал подарок императрице — поистине царский. Купил у ювелира за 460 000 рублей огромный голубой алмаз «Надир-Шах», позже переименованный в его честь в «Орлова», и преподнес на именины.
Екатерина всегда дарила сама и никогда от мужчин подарков не принимала, но тут отказать не могла, не столько из-за величины и необычности алмаза, сколько из чувства признательности своему горячему и непредсказуемому бывшему любовнику.
Она не забыла Гришиных советов, хотя и без них понимала: и что Васильчиков ей не пара, и что Панин себе на уме. И про наследника не раз думала.
Павел Петрович стал совершеннолетним. Ни Панин, никто другой не рискнули напомнить, чтобы императрица поделилась с повзрослевшим сыном властью. Но не потому, что забыли, а потому, что Екатерина их переиграла! Даже торжества по поводу совершеннолетия перенесли на следующий год.
Дело в том, что Екатерина решила сына… женить! Для Панина это было настоящим ударом, женатый наследник уже не нуждался в воспитателе, и Никиту Ивановича ждала обыкновенная отставка. Панин перехитрил сам себя, он активно поддерживал идею женитьбы Павла, но надеялся, что сначала пройдет празднование совершеннолетия.
Екатерина в Сенате с легкостью добилась одобрения перенести праздник (в целях экономии) на время свадебных торжеств. Невеста уже нашлась.
Император Пруссии Фридрих считал, что сумел обвести российскую императрицу вокруг пальца, а как же, она согласилась на ту невесту, которую выбрал для цесаревича именно он! Сентиментальная российская Минерва, видно, прослезилась от воспоминаний и послушно проглотила подброшенную наживку. Фридрих готовился потирать руки, он почти получил при российском дворе соглядатая, каким должна была когда-то стать сама Екатерина или ее мать.
У ландграфа Гессен-Дармштадтского пять дочерей, две из которых уже замужем, а три девицы на выданье. В меру симпатичные, в меру умные, в меру скромные. Было решено показать цесаревичу и, конечно, в первую очередь императрице всех троих — Вильгельмину, Амалию и Луизу.
Сначала Екатерина и впрямь прослезилась — история повторялась с разницей в тридцать лет. Так же семейство с матерью во главе отправилось за наставлениями к королю Фридриху, только когда-то невеста была одна — Фрикен, так же поплыли в Россию, девушки так же не знали ни слова по-русски.