То ли природа все же взяла свое, то ли молитвы помогли, то ли данный матерью обет, но на восьмой день жар спал, угроза жизни миновала.
— Никита Иванович, кто в Москве из архитекторов больницу лучше построить сможет?
Панин хотел сказать, что денег все равно нет, но Вяземский быстро нашел выход:
— Надо сыскать должника, чтоб он за свой счет и построил.
— Вот ты, Александр Алексеевич, голубчик, и найди. Но чтоб он ради своего освобождения от долга не настроил тут сараев, которые первым же ветром порушит.
— Найду… есть на примете…
По тону, которым говорил Вяземский, было понятно, что должник у него есть на примете.
Екатерина разговор продолжать не стала, но позже осторожно поинтересовалась у Вяземского:
— Ты кого нашел-то, Александр Алексеевич?
Сердце верно предчувствовало, назвал да такого, что императрица дар речи потеряла:
— Глебова Александра Ивановича.
— В своем ли уме?
— Могу доказать… Немало в карман положил за Семилетнюю войну, пока поставками в армии занимался.
Екатерина рукой махнула:
— Ежели всех обвинять, кто в те времена нажился, так тюрем не хватит.
— А я не о тюрьме речь веду. Есть у него рядом с Даниловым монастырем большая усадьба, старая, сильно запущенная, почему бы не пожертвовать на благое дело?
— Я сама поговорю…
— Как пожелаешь, матушка.
— Ну ты-то хоть матушкой не зови!
Вяземский рассмеялся:
— Хорошо, Ваше Величество.
Цесаревич Павел выздоровел, все обошлось, генерал-прокурор Глебов Александр Иванович вдруг пожертвовал в пользу казны (злые языки поговаривали, что просто вернул часть награбленного, но на то они и злые, чтобы хулу на умных людей возводить) свою московскую усадьбу. Тайный советник Иван Онуфриевич Бурлыкин занялся подновлением старых зданий, сделали все быстро: и уже через год больница, названная Павловской, приняла первых пациентов. Было их всего двадцать пять, через год началась постройка новых корпусов, церкви и флигелей для служащих.
Об открытии было объявлено: «…неимущие люди мужеска и женска пола, как лекарствами и призрением, так пищею, платьем, бельем и всем прочим содержанием довольствованы будут из собственной, определенной Его Высочеством суммы, не требуя от них платежа ни за что, как в продолжении болезни их там, так и по излечении».
Екатерина, протягивая сыну специально выбитую в честь этого случая медаль с надписью: «Освобождаясь сам от болезней, о больных помышляет», улыбнулась:
— Твоя больница. Не забывай о том.
Павел не забыл, он всегда покровительствовал Павловской больнице; уже во времена его правления архитектором Казаковым были построены новые каменные корпуса в дворцовом стиле. Больница пережила не только того, в честь кого была открыта, но существует в XXI веке, так и называясь в народе Павловской.
А Глебов еще много поработал на пользу Отечеству, но Екатерина уже не так доверяла ему, тем более его махинации и взятки все же были раскрыты в ходе расследования дел о казнокрадстве, и в 1764 году он даже уволен с должности генерал-прокурора… Однако к следствию Александр Иванович привлечен не был. Вот как полезно вовремя подарить свое ненужное имение казне!
Но видно красть Глебов так и не разучился, натуру не изменишь, через двадцать лет все же был указом императрицы признан виновным, исключен со службы с запрещением проживать во всех местах, где появляется императрица (с глаз долой!), а на его имущество наложен арест. Когда еще через шесть лет Александр Иванович скончался, все его состояние пошло на уплату долгов и начетов. Правда, едва став императором, Павел в пику материнским указам все вернул наследнице Глебова. Павел многое сделал назло материнской воле, причем далеко не все осмысленно.
На коронационных праздниках одним из главных распорядителей невольно оказался Григорий Орлов. Неуемная энергия молодого красавца-гвардейца помогала пробивать толпы народа, которые иногда даже просто подвинуть по пути следования императрицы было трудно. Григорий купался в лучах славы.
В день коронации Екатерина, блестя глазами, подала любовнику лист с указом. Орловы получили графское достоинство, а сам Григорий произведен в генерал-поручики и стал генерал-адъютантом. Гришка опустился перед своей благодетельницей на колено, припал к руке:
— Государыня-матушка… благодарствую…
— Гриша! Да ведь я любя!
— И я, — не понял императорского неудовольствия Орлов.
— Матушкой к чему зовешь?
— А как?
— Прилюдно зови, а наедине к чему?
— Кать, да ведь ты императрица теперь коронованная, к тебе и подходить страшно.
Екатерина рассмеялась:
— И то… В комнату вхожу, словно голова медузина, все каменеют и заикаться начинают. Я изменилась?
Теперь улыбался уже и Орлов:
— Нет. Только краше стала от волнения.
Она присела в кресло, вздохнула:
— Устала, сил нет. Голова от короны болит, а того больше от мыслей. Павлуша, слава богу, выздоровел, хоть о нем сердце болеть перестало. Да все равно слабый он, любого ветерка боится.
— Поручила бы воспитание Павла Орловым, а не Панину, был бы сильный.
Императрица смеялась от души:
— Не в обиду будет сказано, Гриша, много ли ты книг прочел и языков знаешь, чтобы будущего императора воспитывать?
Орлов губы все же поджал, обиделся, но добрый малый — долго дуться не смог, тут же вздохнул:
— Кабы меня, как вон Потемкина, с детства к чтению приучали, я, может, и прочел бы.
— Ноне читай.
— А что?
— Я тебе список составлю.
— Только я по-французски не могу…
— Учись, Гриша, французские философы больше других сейчас пишут. Но пока русские возьми.
Немного погодя Екатерина все же поинтересовалась:
— А где Потемкин, неужто не вернулся из Швеции?
Григорий явно нахмурился:
— Вернулся, как не вернуться, там не оставили…
— И что же?
— Да все в порядке.
— А почему ко мне не пришел доложить?
— Ты занята была, я не пустил! — почти взвился Орлов. — Он мне все сказал.
«Ревнует», — поняла Екатерина и вдруг чуть улыбнулась:
— Гриша… у нас с тобой дите будет… тяжела я…
Орлов почти задохнулся, подхватил ее на руки, прижал к себе:
— Катя!..
И вдруг словно осознал нечто жизненно важное: