— Мама, — Алексей холодно посмотрел на нее прищуренными серыми глазами. — Я ведь все знаю. Я сам поговорил с Сергеем. Он во всем сознался.
Поговорил! Куда там, допросил наверняка брата! А тот, дурачок, не умеет врать. Лешка, как инквизитор, чует правду и вытягивает из человека все, что тот даже и сказать-то не хочет. Далеко пойдет мальчишка. Лариса даже испытала гордость за старшего сына, а потом ей стало страшно.
— Он по твоей указке убил Дарью Ипатову? Ты понимаешь, что все очень серьезно? Да, у нас вся городская и областная милиция в кармане, но это не значит, что мы имеем право вести себя, как римские цезари времен упадка империи. Учти, стоит кому-то из семьи поскользнуться, и все дружно бросятся нас топтать. А дело о смерти Ипатовой — как раз такое. Представляешь, ведь многие хотят свалить меня, и они с радостью это сделают через Сергея и тебя. И тогда конец всему этому, — он обвел рукой шикарный будуар Ларисы Леопольдовны, выдержанный в серых и бирюзовых тонах.
Лешенька, — запричитала мать. — Сознаюсь, это я ему приказала. Но ведь Катька должна почувствовать ту же боль, что и я…
— Сколько раз я говорил, что девушка не имеет никакого отношения к смерти отца, — сказал тихо Алексей. Лариса видели, что сын в гневе, а это бывало с ним чрезвычайно редко. — Кто сказал тебе, что ты имеешь право корчить из себя мадам Вонг и устраивать заказные убийства? Причем так топорно и глупо. А после этого еще звонишь домой Ипатовым и говоришь идиотские глупости. Мама, то, что вы с Серегой сделали, — это хуже, чем преступление. Это ошибка.
Лариса съежилась. Даже Герман никогда так не вел себя с ней. Он мог орать, поднять на нее руку, обматерить, швырнуть вазой или, как было однажды, раскаленным тостером. Алексей никогда не кричал, но от его мягкого и тихого тона становилась так страшно и холодно, как будто ты очутился в склепе, полном оживших мертвецов.
— Лешик, не беспокойся, — только и сумела выдавить из себя Лариса Леопольдовна. — Никто об этом никогда не узнает. И неприятностей не будет!
Алексей произнес, глядя на мать так, словно видел ее впервые:
— Мама, дело не в том, узнает ли об этом кто-либо или нет. Ты не должна так поступать. Ты не имеешь права распоряжаться человеческой жизнью в угоду собственным сиюминутным интересам. Потому что твои действия могут навлечь катастрофу на всех нас. Учти, это наш последний разговор о подобного рода делах. Я уже предупредил Сергея, чтобы он не шел у тебя на поводу. Не забывай — теперь я принимаю решения. Я!
Лариса медленно кивнула. Что ж, все стало на свои места. Она вначале было подумала, что Алексей строит из себя этакого пацифиста, человека, который, являясь частью мафии, решил играть по другим, благородным правилам. А весь его гнев только из-за того, что она не поставила его в известность.
— Я учла все ошибки, — сказала Лариса. — Этого не повторится, я же сказала. И вообще, Алеша, подумай над тем, что мы тебе нужны. Я имею в виду себя и Сергея. Без нас тебе будет тяжело. Эта девчонка, Катя, виновата в гибели Германа. И она понесла наказание. Сережа должен был напутать ее мать, знаешь, посветить фарами, попреследовать ночью на безлюдной трассе. А получилось иначе. Ну, умерла тетка, что поделаешь… Так что давай об этом забудем.
Как ни старалась, Лариса не смогла скрыть страха. Страха перед сыном. Она в самом деле опасается Алексея. Сергей — он рубаха-парень, она знала его очень хорошо. А вот ее старший…
— Хорошо, мама, забыли, — сказал неожиданно мягко Алексей. — Но мне придется заплатить кое-кому, чтобы история гибели матери Катерины Ипатовой не вышла нам боком. И ты пообещаешь мне, что больше никогда не будешь подстрекать Сергея к подобным шуточкам. К тому же, в этом нет смысла. Насколько мне известно, Катерина надолго уехала за рубеж. Работать.
— Конечно, обещаю, сынок, — глядя на сына чистыми, как утренняя роса, глазами, соврала Лариса Леопольдовна. Она не собиралась лишать себя невинных и таких приятных забав. Ладно, звонить Ипатовой она больше не собирается. Раз эта проститутка свалила за кордон, туда ей и дорога. Ларисе все равно уже стали надоедать звонки Кате, тем более что та уже не реагировала на них, а, едва заслышав гнусавый голос, вешала трубку. На очереди новая жертва — лучшая Ларисина подруга. Возомнила, что она самая модная и стильная в Волгограде! Ничего подобного! В Волгограде есть только один эталон женской красоты и вкуса — Лариса Варавва! Что, интересно, скажет муженек этой нахалки, когда Лариса позвонит ему и сообщит, что его жена спит с его же телохранителем. Но до этого она не откажет себе в удовольствии помучить подружку угрозами рассказать все мужу, если та не спрячет конверт с парой тысяч долларов… скажем, где-нибудь в общественном туалете на базаре. Вот будет потеха! Та сначала будет думать, что купила молчание неизвестного шантажиста, и попрется в своих шмотках в сортир деньги в бачке прятан. Надо будет заснять ее на скрытую камеру, и потом с комментариями за кадром разослать всему местному бомонду. А потом наступит крах!
Улыбнувшись, Лариса Леопольдовна стала внимать тому, о чем говорил Алексей.
— Мама, наступают чрезвычайно серьезные времена. Нам всем потребуется быть крайне осторожными и собранными. Как ты знаешь, я планирую расширить сферу деятельности, которую завещал нам отец. И привлеку к этому Сергея, чтобы он не бездельничал, а отрабатывал деньги, затраченные на его юридическое образование. Нашему семейному бизнесу, который до сих пор развивался в провинции, требуется экспансия. То есть рост вширь! Итак, в течение ближайшего полугодия я планирую…
Катя Ипатова, конечно же, не подозревала обо всех подлостях и интригах, которые привели к гибели ее матери. Она вообще старалась как можно реже думать об этом. Слишком свежей была рана. Когда-нибудь, когда боль немного утихнет, она будет вспоминать о маме с затаенной тоской и нежной грустью. Но пока она не может…
Лежа на верхней, третьей, полке поезда Москва — Берлин, она вслушивалась в мерный стук колес. Полок в купе было не четыре, как она привыкла, а три. И все — на одной стороне. Сидеть на верхней было нельзя, даже сгорбившись, приходилось все время лежать.
Вместе с ней в купе ехали тощая немецкая студентка-вегетарианка, которая приезжала на языковую практику в столичный университет, и говорливая, полная тетка, решившая навестить вышедшую замуж за немца дочку. Тетка все время умилялась, вспоминая свою дочурку, совала бесконечные фотографии и не желала ни о чем другом говорить.
Беседовать с ними Кате не хотелось. Поэтому она забралась на свою полку — все равно купе было слишком крохотным, чтобы всем расположиться внизу, на откидных сиденьях. Тетка мерно журчала, повествуя о своем немецком зяте и двух внучатах. Немецкая студентка то ли действительно интересовалась теткиной дочерью, то ли, понимая, что сопротивление бесполезно, слушала ее, изредка вставляя фразы наподобие: «Да што ви говоритье?» и «Неушельи прафьда?».
Ночью миновали белорусско-польскую границу. Пока у поезда меняли колеса (в Германии железнодорожное полотно другой ширины, нежели в России), по вагонам прошли пограничники, проверили документы. Катя испугалась — а вдруг ее высадят здесь, где-то между Брестом и Тирасполем? И что ей тогда делать?