Мужчина снова кашлянул и перешел к главному:
– Отныне наказанию будут подвергаться не только те, кто является зачинщиком или исполнителем какой-либо гадости, направленной против меня лично. А любая из вас! Если вы не хотите выдавать истинного виновника, ничего, в карцер отправится кто-то другой! И посмотрим, надолго ли вас хватит! Думаю, никому не захочется отдуваться за чужие провинности. И учтите – те, кто будет сотрудничать со мной, получат особые льготы. И им никогда не придется сидеть в карцере. А вот остальным…
Тут его взгляд остановился на мне. Надо сказать, Автоген в особенности невзлюбил меня, сразу поняв, что для многих я являюсь, так сказать, авторитетом, а значит, таким образом, по мнению директора, подрываю его собственные позиции.
– А вот остальным придется несладко! Ибо все вы растете без родителей, воспитываетесь за счет государства. И забывать это не следует! Все же здесь, в детском доме, вы оказались не без причины. И я не допущу, чтобы вы стали малолетними преступницами! Хотя некоторые из вас уже таковыми являются.
И его взгляд снова задержался на мне.
Я не восприняла слова директора всерьез, потому что была уверена – все воспитанницы нашего детского дома дружные и сплоченные и никакие глупые воззвания и драконовские меры ничего не изменят.
Как оказалось, я ошибалась. Потому что Автоген хоть и был мерзкой и подлой душонкой, проявил себя хитрым стратегом. Первой не выдержала Виолетта Андреевна. Старая дева хоть и была грымзой, однако все к ее причудам давно привыкли и никто ее, в сущности, не боялся.
У нее состоялся серьезный разговор с Автогеном, после чего секретарша подала заявление по собственному желанию. В действительности же директор принудил ее уйти, пригрозив, что в противном случае уволит по статье. Помню, что Виолетта Андреевна покинула детский дом вся в слезах. Вскоре стало известно, что у нее случился сердечный приступ и она умерла.
Но Автоген ничуть не считал себя ответственным за кончину женщины. Вместо Виолетты Андреевны в приемной появилась противная приземистая особа, вечно ходившая в растянутом оранжевом свитере, отчего ее сразу окрестили Морковкой. Морковка была предана Автогену так же, как Виолетта Андреевна была предана предыдущему директору. И обладала поразительным нюхом и острым слухом. Это привело к тому, что никто больше не смел сплетничать об Автогене, и в нашем детском доме наступили суровые времена.
Если по коридору шествовала Морковка, все тотчас жались к стене и опускали взгляд. Хуже всего было, когда она указывала пальцем на одну из нас и ласковым голосом, от чего становилось еще страшнее, говорила:
– Деточка, зайди-ка ко мне в кабинет, я хочу с тобой поговорить!
Морковка с ведома и по приказанию Автогена стала вербовать девочек, привлекая их на свою сторону и делая из них стукачек. Я не могла поверить, что ее тактика возымеет успех. Потому что знала – у каждой из нас имелись свои слабости, однако никто из нас не был плохим человеком.
Но Морковка с Автогеном обладали большими талантами в области вербовки агентов. Они обрабатывали свои жертвы до тех пор, пока те не ломались и не переходили на их сторону. Ибо свои слабые места, повторяю, были у всех, и ключик можно было подобрать к каждой из нас.
Очень тяжело было наблюдать за тем, как в кабинет к Морковке потянулись первые добровольцы. Сначала мои подруги пытались оправдать это тем, что против силы не попрешь и надо найти возможность общаться с новой властью в детском доме. А потом я узнала, что Морковка попросту подкупала девочек – одним вдруг начинали ставить более высокие оценки, другие получали возможность работать в столовой, что у нас всегда считалось престижным.
В течение трех месяцев наш детский дом разительно переменился. И я поняла: так, как раньше, здесь уже никогда не будет. На переменах никто больше не кричал, не веселился, не играл во дворе, все затравленно смотрели друг на друга, боясь, что о нарушении устава очередная шпионка донесет Морковке.
Однако осталась все же небольшая группка тех, кто не желал мириться с новой властью. И возглавляла эту группу, конечно, я – кто же еще. Но с каждым днем нас становилось все меньше и меньше. За то, что я откровенно издевалась над Автогеном и ставила под сомнение авторитет Морковки, я раз за разом оказывалась в карцере.
Там же побывали и некоторые из моих подруг. Причем, как и обещал Автоген, их отправляли туда просто так, без причины. И девчонки рано или поздно переходили на его сторону. Ведь никому не хотелось сидеть в карцере просто так!
Я же сидела за дело, поэтому и думать не хотела о том, чтобы подчиниться воле плешивого диктатора. И, странно, лежа на железной койке без матраса (таково было распоряжение Автогена), я думала о том, что было бы неплохо, если бы он, скажем, вдруг исчез. Сменил место работы. Рассчитался. Уехал. Или, например, умер.
Но умирать Автоген не собирался.
Как-то он вызвал меня к себе, чего раньше не делал, потому что сразу понял – разговорами на меня не повлиять. И вот – такая неожиданность.
Дело было уже вечером, после отбоя. Автоген восседал за своим письменным столом и вертел что-то в руках. Я с гордо поднятой головой вошла к нему в кабинет – и обомлела. Потому что он держал фотографию той самой красивой женщины, относительно которой я была уверена: это моя мама. Как директор ее нашел? Видимо, одна из так называемых подруг, став предательницей, выдала мой тайник.
– Ах, Соловьева… – проблеял мужчина и улыбнулся.
Улыбка у него была крайне неприятная, фальшивая, как у крокодила. И у меня создалось впечатление, что он в самом деле намерен меня проглотить.
– Откуда это у вас? – вырвалось у меня, но тут же смолкла, понимая, что допустила оплошность.
Автоген взглянул на меня и, швырнув фотографию на письменный стол, осведомился:
– Что именно ты имеешь в виду? Фотографию? А что, разве она твоя? Насколько я в курсе, раньше снимок прилагался к твоему личному делу. Так, по крайней мере, значится в документах. Но как портрет оказался у тебя?
Я молчала, понимая, что Автоген нащупал и мое слабое место.
– Так, так, решила играть в пленную партизанку… Ну, на Зою Космодемьянскую ты не очень-то похожа… – промурлыкал Автоген и снова взял в руку фотографию. Затем вытащил коробок спичек, чиркнул одной – и поднес ее к карточке.
Инстинктивно я кинулась к столу. Но Автоген ловко отскочил и заорал:
– На директора бросаешься? Власть не уважаешь? Да ты понимаешь, что тебе за это будет? Ты ведь осознаешь, что я могу отправить тебя в места не столь отдаленные?
– Отдайте фотографию, – буркнула я, понимая, что с мужчиной, пусть и тощим, мне никак не справиться.
Автоген задул спичку и проблеял:
– Ах, она тебе, оказывается, дорога… Но почему, Соловьева? И что ты вообще знаешь о своих родителях? В личном деле, которое ты, как я подозреваю, незаконным образом читала, информации никакой нет. Но при желании можно кое-что выяснить.