– Вполне.
Утреннее поведение Ямакаси не совсем понятно ей: непонятна спешка и безаппеляционность, и то, что он ни словом не обмолвился о разоренной пистолетной обойме, а ведь Васька заснула, так и не собрав ЗИГ-Зауэр.
– Тебе не стоило вытаскивать пистолет, – говорит Ямакаси, наблюдая за тем, как Васька облачается в джинсы.
– Я просто хотела посмотреть…
– И потеряла один патрон.
– Что значит – «потеряла»?
– Теперь их тринадцать.
– Да нет же… Их еще с вечера было тринадцать.
– Не говори глупостей. Когда мы нашли пистолет – обойма была полной. Пятнадцать штук. Так?
Васька молчит.
– Один я израсходовал на глупость, но про остальные сказал тебе, что мы не будем тратить их понапрасну. Так?
Васька молчит.
Может, Ямакаси и прав, может, и правда патронов было четырнадцать, а редкая психологическая особенность пометала Ваське правильно их посчитать? Но тогда бы… тогда бы, разбитые на двойки, они никогда не дали бы остатка. А Васька разбивала их на двойки, и на тройки, и на пятерки тоже, но двойки и остаток запомнились больше всего.
– Их было тринадцать, – упрямо повторяет Васька.
– Ладно, не важно, сколько их было… Нам пора.
Они выходят из мастерской прямо на старенькую, местами проржавевшую лестницу. Потрясающая академическая квартира, в которой много лет царит паук, находится на третьем этаже. В распоряжении паука – парадный вход, закрывающийся на ключ, лифт, два эркера и шесть окоп; и это только со стороны фронтальной части дома. Лестница, ведущая в мастерскую, находится в торце, а торец упирается в глухую стену соседнего дома. Крохотное пространство, ограниченное двумя стенами, выглядит мрачновато – лопухи, битое стекло, завяленные трупы крыс, пластиковые бутылки, собачье дерьмо и жизнерадостная наскальная живопись, датированная прошлым веком. Самая примечательная из надписей:
ЕЛЬЦИН-КРОВОХЛЁБ
И все же Васька научилась находить в этом разнузданном уголке природы особую прелесть, особенно теперь, когда Ямакаси паркует под лестницей свой мопед. Он еще ни разу не пристегивал легкомысленное транспортное средство к лестнице (во избежание угона), а с мопедом ничего не случается.
Даже странно.
– Мы без вещей? – спрашивает Васька, когда они с Ямакаси достигают нижнего пролета.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты же говорил, что мы собираемся покорять фасад. Значит, нужно хоть какое-то снаряжение…
– Все подготовлено, кьярида, – успокаивает Ваську Ямакаси. – Все уже лежит в нужном месте и ожидает нас. Не о чем волноваться.
Не о чем так не о чем.
Васька стоит рядом с Ямакаси и терпеливо ждет, когда он заведет мопед.
– Подожди-ка, – неожиданно говорит он. – Я кое-что забыл. Дай мне ключи, я быстро.
Получив от Васьки ключи, Ямакаси стремительно взлетает по лестнице и скрывается за дверью, из которой они только что вышли. Что он мог забыть? Ведь он никогда ничего не забывает. Пока Васька гадает, Ямакаси снова появляется на площадке третьего этажа – и двух минут не прошло. Обычный трюк птицы Кетцаль: вскочить на перила, а потом солдатиком рухнуть вниз, и в полете ухватиться руками за перила этажом ниже. И, не снижая скорости, бросить тело снова вверх, сделать свечку, – и приземлиться уже на лестничной площадке, браво, Ямакаси!
Вуаля.
Ваське очень не хочется казаться умной Эльзой из сказки, чья недалекость воспета даже в алтарных створках и гобеленах, и все же она не может удержаться от вопроса:
– Что же ты там такое забыл, милый?
– Самое важное, кьярида миа. Пушку, – говорит Ямакаси и для убедительности хлопает себя по левому бедру: за штаны и правда заткнут кусок холста с завернутым в него ЗИГ-Зауэром.
– По-моему, это не слишком надежное место для пушки.
– А по-моему – самое то, – не соглашается Ямакаси, но все же передвигает холщовый сверток поближе к спине. – Ты готова?
– Уже давно.
– Тогда поехали.
…Они оставляют мопед в квартале от недостроенного небоскреба, прислонив его к металлической стене какого-то автосервиса. Неясно – работает автосервис или нет, как неясна грядущая судьба мопеда: его наверняка свистнут. Слишком уж соблазнительно смотрятся его обтекаемые формы на фоне унылой, крашенной серебрянкой стены.
– Не боишься, что уведут? – Ваське страшно не хочется лишиться мопеда, хотя бурые пятна на сиденье до сих пор никуда не делись.
– Неуведут, – успокаивает ее Ямакаси. – А если уведут – так и черт с ним. Сегодня начинается новая жизнь, и мы не будем тащить в нее всякую рухлядь.
– Как же мы вернемся обратно?
Ямакаси раздувает щеки, округляет рот и выпускает из него очаровательную в своей хулиганской беспечности фразу:
– Угоним «Бентли»!
– Ловлю тебя на слове, – Васька смеется.
Небоскреб обнесен глухим частоколом в полтора человеческих роста высотой, но, похоже, Ямакаси предусмотрел такой вариант событий и успел подготовиться к нему: пройдя шагов пятьдесят, он останавливается и аккуратно отодвигает одну из досок («прошу!»). Образовавшаяся щель так узка, что даже миниатюрной Ваське приходится поджимать себя со всех сторон, чтобы протиснуться в нее. Гуттаперчевый же Ямакаси проникает вовнутрь совершенно свободно, не потревожив ни единого волоска, ни одной татуировки. Он как всегда безупречен. Совершенен. Неуязвим.
Умная Эльза любуется им.
Умная Эльза ревнует.
Ей предстоят нелегкие времена, даже если случится чудо и Ямакаси останется с ней: она всегда будет вынуждена его делить – с его татуировками, с его крышами, с его сандалиями эспарденьяс, с его способностью исчезать на три часа. но обставлять дело так, как будто он отправляется в кругосветное плавание, к чему еще можно ревновать Ямакаси?
К Луне, на которую высаживались американцы.
К Солнцу, на которое не высаживался никто.
К пистолету ЗИГ-Зауэр, который, по словам самой птицы Кетцаль, придает так недостающую ей интеллигентность. Ведьма – вот кто всегда отличался интеллигентностью, вот кто всегда ею кичился; она бы тоже могла придать интеллигентность птице, не-ет…
Ведьма скоро перестанет существовать.
– Странно, что здесь никого нет, – замечает Васька, окидывая взглядом панораму стройки.
– Сегодня выходной.
– А объект не охраняется? Даже собак не видно. На любой стройке должны быть собаки.
– Тут тоже были собаки. Но я их убил, а тушки отнес в корейский ресторан. – Как всегда непонятно, шутит Ямакаси или говорит серьезно.