Через пару дней последовал не вселяющий оптимизма разговор с Сильвио Каракесом. Он сообщил, что осталось еще два дня судебного разбирательства, а потом присяжные получат возможность совещаться для вынесения вердикта. Он показал мне пачку газет – все они твердили о том, что я виновна. Общественное мнение не на моей стороне. У убитого полицейского остались жена и двое малолетних детей. Мне очень жаль, но я в который раз повторила правду – я не причастна к его смерти!
Адвокат Каракес спросил меня, поверила бы я такой, как я сама, обвиняемой, если бы была одной из присяжных? Вначале я быстро заявила, что непременно поверила, но потом, подумав, была вынуждена признать, что, скорее всего, нет. Обвинения прокуратуры абсурдные, но у них слишком много улик. Мои слова о швейцарской туристке никто не воспринял всерьез – я видела, как возмущенно трясли головами присяжные, когда я излагала историю – единственно правдивую историю!
Я спросила у Сильвио, сколько мне грозит в случае признания виновной. Я ожидала услышать, что, возможно, три года или пять лет тюрьмы. Однако он обратил мое внимание на то, что ускользнуло от меня в первый день процесса (я была слишком взволнована, да и переводчица владеет русским весьма посредственно), – прокуратура требует для меня смертной казни.
Новость стала для меня шоком. Смертная казнь! За преступление, которое я не совершала! Как такое возможно? Оказывается, в Коста-Бьянке людей отправляют на тот свет разнообразными способами – и на электрическом стуле, и в газовой камере, и через расстрел, и посредством смертельной инъекции. Убийство полицейского и торговля наркотиками относятся к разряду наиболее тяжких преступлений, за что либо отправляют на электрический стул, либо расстреливают. И мне грозит именно это!
Со мной случилось нечто наподобие истерики – первый и, надеюсь, последний раз в моей жизни. Но кто знает, когда моя жизнь завершится – быть может, очень скоро. Я попыталась узнать у Сильвио, какие существуют возможности смягчения приговора. Он ответил, что единственный мой реальный шанс остаться в живых и даже выйти через некоторое время на свободу – признать себя виновной еще до завершения процесса. В таком случае жюри присяжных будет распущено, а я предстану перед судьей, который назначит меру наказания.
Но для меня такое совершенно неприемлемо – как я могу признать себя виновной в том, чего не совершала? Сильвио сказал, что встретится с генеральным прокурором и министром внутренних дел и узнает, как обстоят дела.
У меня была страшная слабость и головокружение, поэтому я оказалась в руках тюремного врача. Он, осмотрев меня, заявил, что не понимает, в чем дело. Затем произнес сакраментальную фразу, которая сразила меня наповал: «А не беременны ли вы?» И простейший тест подтвердил правоту его слов. Я в самом деле беременна!
Для меня это стало еще большим ударом, чем арест. Я всегда хотела иметь детей, однако никогда не думала о том, что все произойдет таким вот образом. Отцом ребенка может быть только Володя. Но где он сейчас? Наверняка в Союзе или в загранплавании. И до ребенка ему не будет никакого дела.
Адвокат, узнав о моей беременности, обрадовался больше моего – сказал, что это спасет мне жизнь, причем в буквальном смысле. Оказывается, беременных женщин в Коста-Бьянке никогда не приговаривают к смертной казни. Надо же какое, однако, облегчение! Он уверил меня, что постарается убедить генерального прокурора и министра внутренних дел проявить милосердие.
Я все стараюсь свыкнуться с мыслью, что стану матерью. Почему это произошло в столь неподходящий момент? Впрочем, какой момент был бы подходящим? Моя прежняя жизнь кажется такой далекой и нереальной – как будто и не было ничего.
Сильвио появился с радостными новостями – генеральный прокурор, узнав, что я беременна, сам предложил так называемую «сделку». Оказывается, если я формально признаю себя виновной, то получу как беременная от пяти до семи лет. Мне придется провести в тюрьме не больше нескольких недель, потому что грядет большая амнистия по случаю годовщины какого-то переворота или путча, приведшего к власти генерала-президента. И по такому случаю из тюрем отпускают женщин, подростков и, что наиболее важно, иностранцев. По словам Сильвио, Коста-Бьянка кровно заинтересована в стабильных и дружеских отношениях с Советским Союзом, и мое помилование лично президентом будет расценено как жест доброй воли.
Ну что же, я так и знала, что найдется выход и из этой странной ситуации. Раньше бы я непременно ответила отказом на подобное предложение – как я могу признать себя виновной, если ничего не совершала? Но ведь я ожидаю ребенка и должна думать не только о своих комсомольских принципах, но и о благе малыша. Интересно, кто у меня появится – мальчик или девочка? Какая разница, как я окажусь на свободе, – лишь бы снова попасть на Родину!
Поэтому я дала свое согласие на признание себя виновной. У Сильвио, оказывается, была уже составлена требуемая бумага, которую я и подписала. Вот все и завершилось...
О, если бы я тогда только подозревала, что идет грязная игра! Всего два дня назад я думала, что все благополучно разрешилось и я в ближайшие недели, а то и дни окажусь на свободе. Боже, какой наивной и глупой я была! Сегодня состоялось вынесение приговора, для чего меня доставили в здание верховного суда республики. Я ожидала, как того и обещал мой адвокат, пяти, шести или, самое большее, семи лет. Я предстала перед суровым пожилым судьей, который еще раз спросил, признаю ли я себя виновной по собственной воле и без давления со стороны. Я громко и четко ответила: «Да!»
Затем судья задал вопрос прокурору, желая знать, какое теперь наказание требуют для меня. Тот, сославшись на мое чистосердечное признание и мою беременность, потребовал: пожизненного заключения. Я пыталась протестовать, обратилась к судье и к Сильвио, однако судья пригрозил мне дисциплинарными мерами, если я и впредь буду мешать заседанию.
Остальное прошло очень быстро – судья провозгласил, что на основании собственного признания, а также многочисленных улик я приговариваюсь к пожизненному заключению. Удар деревянного молоточка оглушил меня – я поняла, что попала в западню.
Сильвио уверял меня, что подаст апелляцию, однако тут же отметил: вряд ли она возымеет должный эффект, так как я подписала признание. Я крикнула ему в лицо, что именно он склонил меня к этому, но адвокат, притворно удивившись, ответил, что не знает, о чем я веду речь. Я закатила ему пощечину и была тотчас схвачена охранниками.
Меня выволокли из здания суда к фургону, около которого толпились журналисты. Один из них хотел узнать от меня, отчего я признала себя виновной, хотя присяжные были доброжелательно настроены ко мне и, по всей видимости, вынесли бы если не оправдательный, то очень мягкий приговор. Его слова окончательно сразили меня. Меня запихнули в фургон и повезли в городскую тюрьму. Как выяснилось, отбывать наказание – пожизненное заключение – мне предстояло где-то в провинции, где имелась огромная тюрьма для женщин.
Я все думала о том, что сказал мне репортер, – присяжные могли бы вынести мягкий приговор или даже оправдать меня! Так отчего же я подписала признание? Потому что меня склонил к этому мой адвокат, рисовавший все черными красками и обещавший амнистию. Но ни амнистия, ни помилование, ни досрочное освобождение мне не светят – судья подчеркнул, что по причине особой тяжести и гнусности своего деяния я не попадаю в число тех, кто может выйти на свободу досрочно. Значит, придется отбывать весь срок, который равен моей жизни!