– Стоит ли это расценивать как casus belli? [8]
Все вполне могло закончиться разрывом дипломатических отношений и обменом парой сотен ракет с атомными боеголовками (ведь за Герцословакией стоял Советский Союз!)… Илюшенька, сообразив, что ляпнул какую-то глупость, от страха осип и не мог исправить ситуацию.
А страсти накалялись, американец рвался в бой, его герцословацкий коллега бросал кровожадные взоры, прочие участники заседания онемели. Мир оказался на пороге третьей мировой, и все из-за того, что накануне Илья принял лишнего на грудь!
Илюшеньку моментально выпихнули из будки переводчиков, а десять минут спустя, когда недоразумение разъяснилось и американец и герцословак улыбались, пожимая друг другу руки, его выперли и с работы. Только заступничество мамочки и папочки спасло братца от больших неприятностей – а его «вредительскими происками» уже заинтересовались в Комитете.
Кубинский кризис не повторился, но Илью первым же рейсом спровадили в Экарест и до конца перестройки не выпускали за границу. Переводчиком он устроиться не смог, пришлось идти в преподаватели вуза. А последние пять лет он наряду с профессорской ставкой является вольным поэтом и философом-экзистенциалистом.
– Ты голодна? – спросил меня заботливый братец. Я предпочитаю ничего у Илюшеньки не вкушать – здоровье мне все еще дорого!
– Нет, спасибо, – вежливо отказалась я. Илья почесал бороду и заметил:
– А то у меня остались макароны по-флотски. Они совсем свежие, я их в прошлый четверг варил…
Но когда речь заходит об искусстве и его представителях, в этом Илье нет равных. Он знает то, что нельзя найти ни в одной книге, мой братец жонглирует известными именами и поражает малоизвестными фактами из личной жизни Винсента Ван Гога, Герберта фон Караяна или Айрис Мердок.
– Илюша, что ты знаешь о Стефане д’Орнэ? – спросила я.
– Много, – без ложной скромности ответил мой братец. – Фима, ты точно не хочешь макарон по-флотски?
Я вторично отказалась, Илья начал свой рассказ:
– Тебя ведь интересует в первую очередь Стефан-старший? Это на открытии его галереи ты нашла чей-то труп?
– Вот именно, – поддакнула я. – Драгостеи Ковтун…
– Драгостея Ковтун, – Илья почесал лысую голову. – Да, все сходится… Но об этом чуть позже. Начнем с того, что Стефан д’Орнэ никакой на самом деле не Стефан д’Орнэ. Он родился 19 сентября 1878 года в Варжовцах, его настоящие имя и фамилия не столь благозвучны, родители нарекли его Пузаном Палочкой. Претенциозный псевдоним он взял позднее, когда начал заниматься живописью. Его отцом был дьячок, который не поощрял увлечение сына богопротивной мазней. Нет бы расписывать храм или иконы рисовать, Пузана тянуло ко всему утонченному и экзальтированному. Он бежал из отчего дома и попал в светский Иоаннбург, тогдашнюю столицу королевства. Вел чрезвычайно разнузданную жизнь – еще бы, богема, конец века, закат Европы, Оскар Уайльд, абсент, опиум, падшие женщины и эстетствующие денди. Пузану, который к тому времени стал уже Стефаном, дали от ворот поворот – ни одно из художественных училищ не пожелало принять его в свои ряды. Поэтому он решил добиться известности самостоятельно.
Илья вытащил огромный альбом и показал мне несколько репродукций первых творений Стефана.
– Чувствуется сильное влияние Эдварда Берна-Джонса, Густава Климта и Одри Бердслея. Его имя регулярно упоминалось в газетах в связи с очередным скандалом – то Стефана арестовали за то, что он явился на званый ужин к княгине Эльтбар де Труйе в полном соответствии с требованиями, указанными в приглашении – «мужчины только в манишках и перчатках». Но вся беда в том, что на Стефане из одежды были всего лишь одна манишка и белые перчатки. Или он забрался на крышу королевского дворца и стал декламировать оттуда стихи собственного сочинения, перемежая это завываниями на луну. А как-то, обмакнувшись с ног до головы в побелку, в абсолютно нагом виде, даже без фигового листочка, залез на постамент в Изумрудном саду, притворившись статуей, чем вызвал повышенный интерес к своей персоне прогуливавшихся там гувернанток, нянек с детьми и пожилых чиновниц.
Ну да, подобные личности, которые все готовы поставить на карту, лишь бы добиться известности, есть и сейчас.
– Постепенно его картины привлекли внимание, Стефан полностью изменил манеру письма и издал манифест об основании нового направления в живописи – стефанизма. Так бы он и остался чудаковатой личностью, каковых много было в мире искусств перед Первой мировой войной, если бы не особый заказ…
Илья продемонстрировал мне еще один альбом. На первой же черно-белой репродукции я узрела обнаженную Мессалину.
– Перед этой картиной я и нашла Драгушеньку!
– В 1911 году Стефана пригласил к себе Савва Ерохович Карпушинский. Тебе ведь знакомо это имя?
– Еще бы, – хмыкнула я. – Савва Карпушинский был одним из самых богатых людей в дореволюционной Герцословакии. Владелец ткацких мануфактур, медеплавильных заводов, дунайской пароходной флотилии. Ему принадлежал первый частный самолет в нашем королевстве.
– Верно, – заметил Илья. – Помимо этого, Савва Ерохович был щедрым меценатом, спонсором, как сказали бы сейчас, покровительствовал молодым художникам, коллекционировал творения герцословацких художников.
– Он ведь застрелился? – спросила я.
Илья ответил:
– По официальной версии – Савва Ерохович покончил жизнь самоубийством в припадке черной меланхолии и находясь под воздействием алкоголя. Я же склоняюсь к мысли, что уйти из жизни ему помог родной сын и единственный наследник всего его миллионного состояния Бобби Карпушинский. Молодой человек был ужасный мот, транжира и бессовестный ловелас. Отец хотел изменить завещание, и вдруг неожиданно застрелился. Впрочем, Бобби не удалось воспользоваться плодами своего преступления – Савва был найден мертвым в кабинете своего иоаннградского особняка в апреле 1917-го, спустя всего год к власти на несколько месяцев в результате революции пришли последователи Маркса, частная собственность была упразднена, Бобби стал жертвой повального террора.
Илья постучал грязноватым пальцем по изображению нагой Мессалины.
– Эта фотография – единственное сохранившееся изображение из так называемого цикла «Человеческие добродетели». Творения д’Орнэ долгие годы считались утерянными, в социалистические времена его имя не упоминалось, он был одним из сотен никчемных и буржуазных художников. Коллекция Карпушинского, который скупил практически все полотна Стефана, сгорела вместе с особняком. По крайней мере, так считалось на протяжении многих десятилетий. И вот не так давно Стефан-младший, внук д’Орнэ, заявляет, что ему удалось найти в Париже творения деда, чудом уцелевшие и оказавшиеся за границей.
– Илюша, а что это за цикл «Человеческие добродетели»? – спросила я.
– Это самое интересное, – сказал мой младший братец. – Бобби Карпушинский был собутыльником и хорошим приятелем Стефана. Когда стало известно, что матушка Бобби, супруга Саввы Ероховича, Мария Станиславовна, урожденная баронесса Фальц-Фейн, умирает от туберкулеза, миллионер, выполняя ее последнюю просьбу, нанял д’Орнэ и поручил ему небывалый проект. Стефан навестил умирающую Марию Станиславовну – она была женщиной с утонченным вкусом и болезненными фантазиями. Ее увлечениями были спиритизм, месмеризм и теософские диспуты. Узнав, что болезнь не оставляет ей шансов, Мария Станиславовна открыто заявила, что греха как такового не существует. Не знаю, придерживалась ли она в самом деле такой точки зрения или у нее помутился рассудок, но, по ее мнению, мы должны потворствовать своим грехам, ибо это единственная возможность познать тайну жизни, созданной по божественному повелению. Грех был для нее нормальным и, более того, единственно возможным состоянием тела и души. Эти мысли она привила и своему сыночку Бобби, который напропалую воплощал их в действительность.