я не буду больше молодым...
Он пел чистым и звонким, печальным и сильным голосом, и все сидящие за столом замерли, а песня лилась, и река, спокойная, могучая река, подхватившая Анастасию, уносила ее куда-то к иным берегам, где догадки становились истинами, а истины стоили того, чтобы служить им всю оставшуюся жизнь, ни о чем не сожалея. Она пригорюнилась, подумав с щемящей тоской, что еще не сделала в жизни ничего такого оказывается, чем бы могла похвалиться, чем бы стоило гордиться. Украдкой покосилась по сторонам – Капитан сидел нахмуренный и серьезный, на реснице у Ольги блестели слеза.
– А ну! – Бобрец хлопнул по столу ладонями. Подпрыг. нули, зазвенев, кубки. – Огорчил я вас, гости дорогие? Пора и развеселить!
Он выбрался из-за стола и пошел в пляс по горнице, с прихлопом и притопом, гремя каблуками о струганые доски пола, закинув кучерявую голову, то разбрасывая руки, то подбочениваясь одной и закинув другую на русый затылок, – большой красивый человек в большом красивом тереме. Капитан не выдержал. Встал. У него получалось хуже, но он старался, как мог, и пол гудел под их сапогами, они разошлись всерьез. Анастасия тоже ощутила жгучее желание пройтись вот так в танце, красиво и гордо, как плыла вокруг мужчин Алена, придерживая концы неизвестно откуда взявшегося платка.
Однако осталась сидеть – знала, что у нее так не получится, а потому не хотела расстраивать их пляску жалким подражанием. Но тянуло... Дверь распахнулась, и кто-то весело закричал с порога:
– Воевода, врагов пропляшешь!
– Одно ухо спит, другое службу несет! – Бобрец остановился, отдуваясь нарочито тяжело. – Поплясали... Ну, Иваныч, молодцом. Не умеешь, но стараешься. А вот это и есть мой ученый братишка, который скоро дыру в небе проглядит, все звезды сочтет и в книгу запишет, как которой прозвище.
Брат был хоть и младший, но ростом не ниже старшею и не уже в плечах, только лицо тоньше и глаза выдают человека, привыкшего читать много и долго, – в них отражение той глубины, что порождают, тысячекрат отразившись в глазах, мудрые рукописные строки. Анастасия знала такие глаза – у книжников в Империи. Правда, те были грустнее – быть может, оттого, что книг в Империи было мало, настолько, что это толкало многих, как шептались, к запретным и грешным поступкам – самим писать книги.
– Звездочет Елизар, – сказал Бобрец-младший. – Как вас зовут, знаю уже. Что глаза таращишь, Родя? Твои конники жен и друзей имеют, а жены – соседок. За пять улиц от вас еще рассказывают, что княжна Анастасия одолела дракона, а на соседней – уже прошел слух, что она всех канальщиков загнала в канал да так и велела там сидеть, пока не поумнеют... Что народ, прямо скажем, принимает с одобрением. Правда, верю я этому мало – с Каналом так просто не справишься, тут потрудиться предстоит... Так, княжна?
– Так, – сказала Анастасия, открыто глядя ему в глаза. – С ними повозиться придется...
Он глянул мимо Анастасии, на Ольгу, а та на него, и у них словно сразу возникло некое сцепление взглядов.
– Ну, к столу! – засуетился Бобрец-старший. Анастасии показалось, что к ученому брату, хоть и младшему, он относится с большим уважением. Видимо, были причины и основания.
– А не надоело ли за столом? – спросил Елизар спокойно и уверенно. – Провел бы гостей по городу... Как, гости?
– В самом деле, пойдемте! – Это Ольга, прежде чем кто-то успел ответить, шагнула вперед.
Вшестером они шли не спеша по широким улицам и улочкам поуже, фонари на столбах горели неярким, но чистым пламенем без копоти и дыма, и было довольно светло. То там, то здесь слышались песни – и грустные тоже, но сравнение все равно оказалось не в пользу настороженно-угрюмых вечерних улиц имперских городов, где обязательно бы разорвали тишину то визгливый скандал пьяных ремесленников, то сдержанно-приглушенная перебранка публики почище, то лязг мечей очередного поединка, свистящее дыхание и проклятья сквозь зубы. «Нечего и сравнивать, – подумала Анастасия. – Здесь гораздо покойнее себя чувствуешь».
Она искоса оглянулась через плечо – Ольга с Елизаром, приотстав, о чем-то тихо разговаривали, уже как старые добрые знакомые. Анастасия, в легком облачке неразвеявшегося хмеля, хотела громко бросить им что-то озорное, но ладонь Капитана сжала ее пальцы, она притихла, опустила голову, сразу вспомнила, что сложностей в жизни осталось немало. А главная сложность шагает рядом и держит за руку.
Открылась широкая площадь, залитая багровым светом полной Луны. Четыре каменных фигуры, высеченных довольно мастерски, стояли на ней – одна повыше остальных. Она изображала человека с нахмуренным лицом, выбросившего руку в жесте отрицания и решимости. Остальные стояли вольно, опустив руки, в позах спокойных и мирных, словно бы отдыхая от тяжких и трудных свершений, – но лица их, как Рассмотрела Анастасия, были скорее грустны. Венки из ржавых колосьев покрывали их головы – колосья не каменные, а живые, настоящие. И перед ними на каменной плите горел невысокий алый огонь.
– Тот, что выше – святой Хер, – сказал Елизар. –Имя в тумане времени затерялось и забылось, но слова и дела, заложившие основу, остались. Основа, надо сказать, была проста – себя не потерять. Понятно, все сложнее и длиннее, после него остались книги, но главное легко укладывается в слова – быть собой и жить памятью. – Он помолчал. – Скорее всего, память осталась не вся, может, мы в чем-то и напутали, но сохранившееся быть может только истиной. А это ржаные апостолы, мученики земли и памяти. Святой Сергей, святой Сергей Другой, святой Николай. И потому молимся за их честную жизнь и злую гибель от подлой вражеской руки. Супруги мы... В живых веках заколосится наше семя, и вспомнит нас младое племя на песнетворческих пирах...
Ладонь, сжимавшая пальцы Анастасии, разжалась. Анастасия подняла на Капитана глаза и спросила шепотом:
– А как с ними было на самом деле?
Он не ответил. Прошел к толстой квадратной плите, к алому пламени, наклонился и положил что-то подальше от огня. Анастасия подалась вперед и рассмотрела – кусок хлеба. Капитан вернулся, вновь встал рядом с ней и сказал тихо:
– При жизни бы им хлебушка...
Анастасии показалось, что на нее пахнуло сырым холодом, и она поежилась, зябко подняла плечи. Что-то за всем этим стояло. Какая-то трагедия – как водится, сложнее, страшнее и непонятнее отрывочных воспоминаний о ней. «Что за память сохранится о нас, если мы вдруг неожиданно исчезнем с лица земли?» – подумала Анастасия. И ответа не нашла.
Возвращались в молчании. Даже Ольга с Елизаром притихли. Что до Анастасии, ее не покидало ощущение, будто она приблизилась к какому-то рубежу, и предстоит решительно шагнуть вперед, оставляя на будущее сложное коловращение мысли, рассуждения и метания. Какое-то время она притворялась перед собой, будто не понимает, в чем заключается рубеж и шаг – в последний раз пыталась оттянуть неизбежное. А потом подошла и приоткрыла дверь своей комнаты на миг раньше, чем в нее собрались тихонько постучать.