Санин, хохоча во все горло, стал против него и принялся выделывать то же самое.
Голые тела их блестели на солнце, и мускулы быстро и сильно двигались под натянутой кожей.
– Ух! – запыхался Иванов.
Санин еще потанцевал один, потом перекувыркнулся через голову.
– Иди, а то всю водку выпью, – крикнул ему Иванов. Одевшись, они доели огурцы и допили водку.
– Теперь бы пивка холодного… ха-арошо! – мечтательно сказал Иванов.
– Поедем.
– Валяй.
Они наперегонки сбежали с берега к лодке и быстро поплыли.
– Парит, – сказал Санин, счастливо жмурясь на солнце и разваливаясь на дне лодки.
– Будет дождь, – отозвался Иванов, – правь же… черт!..
– Догребешь и сам, – возразил Санин.
Иванов брызнул на него веслом, и светлые прозрачные брызги, насквозь пронизанные солнцем, каскадом разлетелись вокруг.
– И за то спасибо, – сказал Санин.
Когда они проезжали мимо одного из зеленых островов, послышались веселые взвизги, плеск и звонкий радостный женский смех. День был праздничный, и из города много народа понаехало гулять и купаться.
– Девицы купаются, – сказал Иванов.
– Пойдем посмотрим, – сказал Санин.
– Увидят.
– Нет, мы тут пристанем и пойдем по осоке…
– А ну их, – слегка покраснев, сказал Иванов.
– Пойдем.
– Да соромно, – шутливо пожал плечами Иванов.
– Чего?
– Да… оно ж девицы. Нехорошо…
– Дурень ты, – сказал Санин, смеясь, – ведь ты б с удовольствием посмотрел.
– Да ежели девица и того… то кому же оно…
– Ну, так и пойдем…
– Да оставь…
– Тьфу! – сказал Санин. – Нет ни одного мужчины, который бы не хотел видеть красивую голую женщину… и даже такого нет, который хоть раз бы в жизни хоть мельком бы не посмотрел, а…
– Оно так, – согласился Иванов, – а все-таки… ты б уж, если так рассуждаешь, и шел бы прямо, а то прячешься!
– Так прелести, друг, больше, – весело сказал Санин.
– Оно, конечно, весьма это приятственно… А ты сдерживайся…
– Ради целомудрия?
– А хотя бы…
– Да не хотя бы, а больше ведь не для чего!
– Ну, пусть.
– Ну… Да ведь в тебе и во мне этого целомудрия нет…
– Если око тебя соблазняет, вырви его, – сказал Иванов.
– Не городи глупостей, как Сварожич, – засмеялся Санин. – Бог дал тебе око, зачем же его рвать?
Иванов, улыбаясь, пожал плечами.
– Так-то, брат, – направляя к берегу лодку, сказал Санин. – Вот если бы в тебе при виде голой женщины и желания никакого не появлялось, ну тогда был бы ты целомудренный человек… И я бы первый твоему целомудрию удивлялся бы… хотя бы и не подражал и, весьма возможно, свез бы тебя в больницу… А если все это внутри у тебя есть и наружу рвется, а ты его только сдерживаешь, как собаку на дворе, так цена твоему целомудрию – грош!
– Оно точно, только ежели не сдерживаться… то иной человек может бед натворить!..
– Каких бед? Если сладострастие и ведет иногда к беде, так не оно, само по себе, в этом виновато…
– Оно, положим… ты не изъясняй!
– Ну так идем?..
– Да я разве что…
– Дурень ты, вот что… Иди тише! – улыбаясь, сказал Санин. Они почти ползком проползли по душистой траве, тихо раздвигая звенящую осоку.
– Гляди, брат! – восторженно сказал Иванов. Купались какие-то барышни, судя по цветным кофточкам, юбкам и шляпкам, ярко пестревшим на траве. Одни были в воде, брызгались, плескались и смеялись, и вода мягко обливала их круглые нежные плечи, руки и груди. Одна высокая, стройная, вся пронизанная солнцем, от которого казалась прозрачной, розовая и нежная, во весь рост стояла на берегу и смеялась, и от смеха весело дрожали ее розовый живот и высокие девичьи крепкие груди.
– О, брат! – сказал Санин с серьезным восторгом. Иванов с испугом полез назад.
– Чего ты?
– Тише… это Карсавина!
– Разве? А я даже не узнал… Какая же она прелестная! – громко сказал Санин.
– Н-да, – широко и жадно улыбаясь, сказал Иванов.
В это время их услышали и, должно быть, увидели. Раздался крик и смех, и Карсавина, испуганная, стройная и гибкая, бросилась им навстречу и быстро погрузилась в прозрачную воду, над которой осталось только ее розовое с блестящими глазами лицо.
Санин и Иванов, торопясь и путаясь в осоке, счастливые и возбужденные, побежали назад.
– А-ах… хорошо жить на свете! – сказал Санин, широко потягиваясь, и громко запел:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны!..
Из-за зеленых деревьев еще долго слышался торопливый, смущенный и радостный смех женщин, которым была стыдно и интересно.
– Будет гроза, – сказал Иванов, посмотрев вверх, когда они вернулись к лодке.
Деревья уже потемнели, и тень быстро поплыла по зеленому лугу.
– Тю-тю, брат… беги!
– Куда? Не убежишь, – весело прокричал Санин.
Туча тихо и без ветра подходила ближе и ближе и уже сделалась свинцовой. Все притихло и стало пахучее и темнее.
– Вымочит на славу, – сказал Иванов. – Дай закурить с горя.
Слабый огонек загорелся, и было что-то странное в его слабом желтом свете под свинцовой мглой, надвигавшейся сверху. Порыв ветра неожиданно рванул, закрутился и зашумел, сорвав огонек. Крупная капля разбилась о лодку, другая шлепнулась на лоб Санину; и вдруг защелкало по листьям и зашумело по воде. Все сразу потемнело, и дождь хлынул, как из ведра, покрыв все звуки своим чудным водяным звуком.
– И это хорошо, – сказал Санин, поводя плечами, на которых сразу облипла мокрая рубаха.
– Недурно, – ответил Иванов, но сидел, как мокрый сыч.
Туча не редела, но дождь так же быстро ослабел и уже неровно кропил мокрую зелень, людей и воду, по которой прыгали стальные гвоздики. В воздухе было мрачно, и где-то за лесом блестела молния.
– Ну что ж… домой, что ли? – сказал Иванов.
– Все равно, можно и домой.
Они выехали на широкую темную воду, над которой низко и тяжело клубилась тяжелая туча. Молнии сверкали все чаще, и отсюда были видны их грозные огни, прорезывавшие черное небо. Дождь совсем перестал, и в воздухе стало сухо и тревожно пахнуть грозой. Какие-то черные и встрепанные птицы торопливо пролетели низко над самой водой. Деревья стояли темные и неподвижные, четко вырезываясь на свинцовом небе.