– Что б тебе еще немного не просыпаться, – заметил Санин.
– Я сам опосля сообразил!
Несмотря на шутливый тон Иванова, почувствовалось, что сон почему-то произвел на него сильное впечатление и оно сидело в глубине души непонятным страхом. Он криво усмехнулся и потянулся к пиву. Все молчали, и в молчании как будто придвинулась тьма за балконом, и стало совсем не весело, а жутко и скучно, и непонятный сон, сквозь насмешку и безверие, тоненькое жало тоскливого ужаса запустил в сердца.
– Да, – торжественно проговорил Петр Ильич, – вы все умны, вы умны, как черти, а есть что-то… есть!.. И вы не знаете его, а оно говорит вам…
В голосе ли певчего, в тьме ли, обступившей кругом, в подавленных ли водкой мозгах, или в мгновенно сверкнувшей близости тайны жизни и смерти, непонятной и безобразной, но было нечто, что отозвалось в душе каждого: «А вдруг… а вдруг есть!..»
Санин встал, и на его спокойном, как всегда, лице отразилась скука. Он зевнул и махнул рукой.
– Все страхи, все страхи! – сказал он. – Как бы вам еще чего-нибудь не испугаться. Умрем – увидим…
Он медленно закурил папиросу и пошел в двери.
А на балконе опять зашумели и заспорили, и под шум громких пьяных голосов по-прежнему ползали по столу и кружились в муках огненной смерти безмолвные бабочки, налетевшие на огонь.
Санин вышел во двор гостиницы, и синяя ночь мягко и свежо обняла его разгоревшееся тело. Месяц золотым яичком вышел из-за леса, и чуть-чуть скользил по черной земле его полусказочный свет. За садом, из которого тягуче и сладко пахло сливами и грушами, смутно белело здание другой гостиницы, и одно окно сквозь зеленые листья ярко смотрело на Санина.
В темноте послышалось шлепанье босых ног, похожее на шлепанье звериных лапок, и еще не привыкшими к темноте глазами Санин смутно разглядел силуэт мальчика.
– Тебе чего? – спросил Санин.
– Барышню Карсавину, учительницу, – тоненьким голосом отозвался босой мальчик.
– Зачем? – спросил Санин, при имени Карсавиной вспоминая ее, как она стояла на берегу, нагая, вся пронизанная светом не то молодости, не то яркого солнца.
– Записку им принес, – ответил мальчик.
– Ага… В той гостинице она, должно быть. Тут нет… Вали туда.
Опять, как зверек, мальчик зашлепал босыми пятками и исчез в темноте так быстро, точно спрятался в кустах.
А Санин медленно пошел за ним, всей грудью вдыхая густой, как мед, садовый воздух. Он дошел до самой гостиницы, под освещенное окно, и полоса света легла на его задумчивое и спокойное лицо. На свету в темной зелени ясно белелись большие тяжелые груши. Санин поднялся на носки, сорвал одну, а в окне увидал Карсавину.
Она видна была в профиль, в одной рубашке, с круглым плечом, на котором как на атласе скользили блики света. Она упорно смотрела вниз и думала, и, должно быть, то, о чем она думала, волновало ее и стыдом, и радостью, потому что веки ее вздрагивали, а губы улыбались. Санина поразила ее улыбка: в ней дрожало что-то неуловимо нежное и страстное, точно девушка улыбалась навстречу близкому поцелую.
Он стоял и смотрел, охваченный чувством сильнее его самого, а Карсавина думала о том, что произошло с ней, и ей было мучительно стыдно и мучительно приятно.
«Господи, – с необыкновенно чистым ощущением, какое, должно быть, бывает у расцветшего цветка, спрашивала себя девушка, – неужели я такая развратная?»
И с глубочайшей радостью в сотый раз вспоминала то непонятно влекущее ощущение, которое испытала она, подчиняясь Юрию в первый раз.
«Милый, милый!» – вспыхивая и замирая, мысленно тянулась она к нему, и опять Санину было видно, как трепетали ее ресницы и улыбались розовые губы.
О безобразной и томительно нелепой сцене, которая произошла потом, девушка не вспоминала. Какое-то тайное чувство отводило ее от того темного уголка, в котором как тонкая заноза осталось болезненное, обидное недоумение.
В дверь номера постучались.
– Кто там? – спросила Карсавина, поднимая голову, и Санин отчетливо увидел ее белую, нежную и сильную шею.
– Записку принес, – пискнул мальчик за дверью. Карсавина встала и отворила. Босой, по колено в свежей грязи, мальчик вошел в комнаты и торопливо сдернул картуз.
– Барышня прислали, – сказал он.
«Зиночка, – писала Карсавиной Дубова, – если можешь, приезжай сегодня же в город. Приехал инспектор и завтра утром будет у нас. Неудобно, если тебя не будет».
– Что такое? – спросила старая тетка.
– Нюта зовет. Приехал инспектор, – в раздумье ответила Карсавина.
Мальчик почесал одной ногой другую.
– Очень приказывали, чтоб беспременно вы приходили.
– Пойдешь? – спросила тетка.
– Как же я одна пойду… темно.
– Месяц взошел, – возразил мальчик, – вовсе видать.
– Надо идти, – нерешительно сказала Карсавина.
– Иди, а то как бы неприятностей не вышло.
– Ну пойду! – решительно тряхнула головой девушка. Она быстро оделась, приколола шляпку и подошла к тетке.
– До свиданья, тетя.
– До свиданья, деточка. Христос с тобою.
– А ты со мной пойдешь? – спросила девушка у мальчика. Мальчик замялся и опять почесал лапки.
– Я к мамке пришел… Мамка тута у монахов на прачешной.
– А как же я одна, Гриша?
– Ну пойдем, – тряхнув волосами, с решительным видом согласился мальчик.
Они вышли в сад. И синяя ночь так же мягко и осторожно охватила девушку.
– Хорошо пахнет как, – сказала она и вскрикнула, наткнувшись на Санина.
– Это я, – смеясь, отозвался он.
Карсавина в темноте подала еще дрожащую от испуга руку.
– Ишь, пужливая! – снисходительно заметил Гришка. Девушка смущенно засмеялась.
– Ничего не видно, – оправдывалась она.
– Куда это вы?
– В город. Вот прислали за мной.
– Одна?
– Нет, с ним… Он мой рыцарь.
– Рыцарь! – с удовольствием повторил Гришка, суча лапками.
– А вы тут чего?
– А мы по пьяному делу, – шутя пояснил Санин.
– Кто вы?
– Шафров, Сварожич, Иванов…
– И Юрий Николаевич с вами? – краснея в темноте, спросила Карсавина. Ей было так жутко и приятно произносить вслух это имя, как заглядывать в пропасть.
– А что?
– Так. Я его встретила… – еще больше краснея, сказала девушка. – Ну, до свидания.
Санин ласково придержал протянутую руку.