Ли опять рассыпался в извинениях и исчез. Мы просидели еще около часа, слушая музыку и рассматривая картины. Мне стало нравиться в этом ресторанчике, свет маленьких фонариков был таким уютным. Разговаривали мы мало. Я замечталась, глядя на расписные ширмы.
— Может, пойдем, Леда, — раздался голос Герта, — а то ты прямо здесь уснешь.
Я согласно кивнула. Мы выбрались в ночную темень, и я с удовольствием глотнула сырого воздуха.
— Давай-ка лучше прогуляемся, — сказал Герт, обнимая меня за талию, — а то ты на ногах еле стоишь.
— А сам-то. — Я засмеялась. — Только учти, я ведь домой на своих двоих только к утру доберусь.
— А зачем тебе домой? — Герт заслонил меня от резкого порыва ветра. — Тут всего три квартала пройти, и будет моя квартира. Посмотришь заодно на мое холостяцкое логово.
— Не знаю. — Я развеселилась, и мне было все равно, куда идти. — Если ты так хочешь, то можем пойти и к тебе. В твое холостяцкое логово, в котором на полу валяются окурки, пачки презервативов, медиаторы, обрывки струн и порножурналы в туалете. Ладно, что я, в первый раз это все увижу, что ли? Пойдем.
— Надеюсь, что ты не пожалеешь. — Он покрепче обнял меня за плечи и увлек в темноту.
— Сейчас откроем дверь и будем дома, — дурашливо пропел Герт, шаря по карманам в поисках ключей. — Черт, куда они подевались?
— Может, ты их потерял? — предположила я, разглядывая рожи фантастических монстров, которыми были расписаны все стены.
Жуткие оскаленные хари перемежались с названиями различных питерских команд, а также нетрезвыми надписями. Фанаты изливались в не совсем цензурной любви к «Серебряному веку» вообще и Герту в частности. Впрочем, всенародная любовь всегда проявляла себя в сопричастности с жизнью кумиров. Исписанные лестничные площадки и даже фасады целых домов — лучшее тому подтверждение. Хорошо еще, что фанатки не караулят подзадержавшегося рок-музыканта.
— Ты, наверное, свои ключи где-нибудь посеял. — Я прислонилась к лилово-красной физиономии монстра с устрашающе выпученными глазами.
— Скажешь тоже, — с удвоенной энергией Герт принялся рыться в карманах, попутно перекладывая из одного в другой разные мелкие вещицы. — Это не то, это тоже, а это откуда взялось? — помогал он сам себе комментариями. — Куда же я их засунул?
— А если не найдешь, что будем делать? — мне до жути надоело торчать под дверью, разглядывая народное творчество, ужасно хотелось сесть, а еще больше лечь.
— Сейчас, сейчас, — бормотал Герт, — да вот же они.
Связка ключей наконец-то появилась из бездонного, судя по всему, кармана. На то, чтобы открыть дверь, ушло всего каких-то пять секунд, после чего он с триуфмом распахнул ее.
— Прошу, сеньорина, мадемуазель, фрейлейн, мисс… Почтите своим визитом мое скромное бунгало.
— И ты всех своих баб зовешь сюда? — Я зашла в коридор. — А мне показалось, что хватит и меня одной.
— Хватит, моя дорогая, теперь ты у меня одна и на всю жизнь.
Еще минут десять Герт мял, тискал и чмокал меня в темном коридоре, но наконец-то отпустил и повел в комнату.
— Может, все-таки включишь свет? — Я шла осторожно, стараясь в темноте не наткнуться на что-нибудь.
— Зачем? — Герт хохотнул. — Я же у себя дома, могу пройти хоть с закрытыми глазами.
Но в ту же секунду на что-то налетел, выпустил мою руку, заматерился. Я старалась не попасть под его размахивающие во все стороны конечности.
— Ладно, Герт, — я примирительно вздохнула, — в другой раз проведешь меня с закрытыми глазами, а сейчас давай-ка врубим освещение.
Герт скрипнул зубами, но все же щелкнул выключателем.
Я огляделась. Никогда раньше мне не приходилось бывать у него дома. Когда он был женат, мы встречались где-нибудь на стороне, а когда наконец-то сбросил с себя узы Гименея, наши пути как-то не пересекались.
Трехкомнатная квартира в старом доме досталась Герту от деда. Мне приходилось бывать в таких. Невероятно высокие потолки, широкие подоконники под узкими, как бойницы, окнами с немыслимо маленькими форточками. Смежный санузел, занимающий не самое маленькое пространство.
Комната, в которой я оказалась, представляла собой зал. Вполне современный, с самой обычной светлого дерева стенкой, заставленной пыльными вазами, с мягкой мебелью, образующей в углу привычный уголок, журнальным столиком под торшером и старым пианино. Надо добавить к этому пузатый комод с одной треснувшей дверцей, огромный палас в абстрактных узорах, застилающий весь пол комнаты, и пучеглазые, с вывернутыми губами африканские маски на стенах. Пыльный кактус на подоконнике не подавал признаков жизни, а каким-то чудом попавший сюда бальзамин изрядно пожелтел и поник, но все же тянулся к свету.
Несомненно, так все было и при Ленке, чувствовалась во всем убранстве заботливая женская рука и неумолимая женская логика, которая все вещи подчиняет своему порядку.
Герт, оставив меня любоваться комнатой, скрылся где-то в недрах квартиры. Пожав плечами, я отправилась дальше. Открыв дверь, осторожно заглянула. Здесь, вероятнее всего, была комната Ксюхи. Стены оклеены веселенькими обоями в желтые цветочки, а сваленные в беспорядке инструменты, стеллажи с разными музыкальными примочками, грудой лежащие в углу картонные коробки говорили о том, что хозяин решил переделать освобожденную детскую в свою music-студию.
Герт вовсю гремел на кухне тарелками и чашками, и я не торопилась составить ему компанию. Так, если в двух комнатах я уже побывала, то это, без всякого сомнения, спальня, в которой Герт провел немало времени со своей законной супругой, когда не отпивался по чужим постелям. Куда-куда, а уж сюда-то мне непременно захотелось заглянуть.
Понятно. Ленка, покидая Герта, видимо, решила не брать с собой ни единого предмета, за исключением своих и Ксюхиных вещей. Массивная двуспальная кровать по-прежнему занимала добрую часть комнаты. Одежный шкаф надежно прикрывал собою угол. На подоконнике пристроился маленький телевизор «Sony», а на письменном столе грудой лежало всякое барахло.
Зато стены!.. Стены смело могли считаться шедевром кипучей деятельности неуемного рокера. Одна с пола до потолка была оклеена плакатами «Серебряного века» в разные годы творчества, другая представляла собой калейдоскоп фотографий отдельных личностей, вырезок и плакатов других групп. Вот в этом-то как раз можно было и не сомневаться. Герт весьма спокойно относился к творчеству своих собратьев по микрофону и гитаре, а некоторых даже уважал.
Я неторопливо провела пальцем по снимку любимца публики конца восьмидесятых, солиста группы «Кино», щелкнула по носу улыбающегося Доктора Кинчева, усмехнулась, вспомнив длинные волосы БГ, которые в подражание ему носили в конце восьмидесятых многие студенты, балдевшие от «Аквариума». А вот и «Странные игры», еще в полном составе. И «Зоопарк» тоже. Я грустно улыбнулась Майку, еще молодому, с задорной пышной шевелюрой. Вздохнула, глядя на тревожную улыбку синеглазого рокера, такого молодого, такого талантливого и так рано от нас ушедшего. Вспомнилась потрясающе холодная зима двенадцать лет назад, когда мороз ломил за тридцать, а моя подруга Анька, охрипшая от слез, принесла страшное известие. Не верилось. Хотелось уснуть и проснуться в прежнем мире. Но ничего не изменилось ни после той длинной страшной ночи, ни потом. Говорят, что время лечит любые раны. Многие ушли, а мы потихоньку продолжаем жить. Да, Герт продолжал смотреть все эти годы на фотографии своих приятелей, живых и ушедших. Наверное, в этих знакомых лицах что-то есть, если он до сих пор не может с ними расстаться.