— А как вы собираетесь ее искать… как это есть по-русски… женщину легкого поведения?
Кайе, Кайе, неужели это ты?!
Пока я переживала внутреннюю драму, послышался звук поцелуя.
— Найдем, не беспокойся. Описание имеется, так что все остальное дело техники.
— — Описание?
— Фоторобот. Хочешь, покажу? Кайе захлопала в ладоши, а я почувствовала, как всё мои оставшиеся волосы синхронно зашевелились и встали дыбом. Муженек Кайе поднялся с заскрипевшего стула, побродил по комнате и чем-то щелкнул — скорее всего портфельными замками. Я мелко затряслась и сунула в рот кулак — только бы не закричать!..
Вот он, мой приговор!
Сейчас он вытащит кусок дерьмовой ксерокопии, сунет его под нос своей жене, и Кайе тотчас же узнает меня… Дудки, Кайе, ты будешь молчать, ты не такая дура, ты должна понимать, что если ты сдашь меня, то я сдам тебя, и еще неизвестно, что будет убийственнее!..
Муженек-оборотень рылся в портфеле чуть дольше, чем я предполагала, а потом послышался его растерянный голос:
— Фу, черт, забыл… Ну, ничего, завтра принесу. Я откинулась на подушку и нервно зевнула.
— Вечно ты все забываешь, Юри! Самое интересное — и забываешь!..
— Ну, не сердись, моя прелесть, моя маленькая эстоночка! Хочешь, покажу тебе, как котик фыркает?
Твою мать! Так и знала, что нет ничего тупоумнее двух супругов, очумевших друг от друга! Спустя полчаса я и сама очумела, прослушав от начала до конца радиоспектакль за книжными полками. Ментяра Юри (ну и муженька ты себе надыбала, Кайе Таммика или как там тебя теперь?) фыркал котом, квакал лягушкой, ухал совой, затем принялся изображать какое-то сумчатое и в заключение пустил петуха.
После всего этого безобразия они наконец-то угомонились, разобрали диван и выключили свет. А спустя некоторое время я услышала задумчивый голос Кайе.
— Как ты думаешь, Юри, почему она его убила?
— Кто?
— Эта женщина. Того музыканта.
— Откуда же я знаю?
— Может, он плохо с ней обращался? Заставлял делать какие-нибудь не очень хорошие вещи? Может быть, он сам хотел ее убить, и она просто защищалась?
Слава богу, Кайе, хоть немного цеховой солидарности!
— Ага! — желчно оборвал жену Юри. — Защищалась, держи карман шире! Все они одно и то же лепечут, чертовы проститутки! Собственноручно бы их расстреливал! С порядочной женщиной такого случиться не может, девочка моя. И вообще, не нравится мне, что ты принимаешь всю эту грязь близко к сердцу. Ты не должна об этом думать, ты у меня самая хорошая, самая любимая…
После этого непорочная Кайе и ее суровый милицейский муж еще немного почмокались и затихли окончательно. Счастливцы.
Выждав контрольные полчаса, я аккуратно спустила ноги с кресла и сунула их в ботинки. Счастье еще, что сумка с орудием преступления стояла рядом! Я подхватила ее, тихонько поднялась и подошла к окну. Первый этаж, и никаких решеток.
До свиданья, Кайе!..
* * *
С «Бронепоездом 14 — 69» мне повезло больше… Именно этот ночной кабак я оставила на сладкое — на тот случай, если Кайе откажет мне в пристанище и наступит время «Ч». Теперь это время наступило.
В «Бронепоезде», специализировавшемся на мужском стриптизе, заправляла еще одна моя таллинская подружка — Монтесума-Чоколатль. Я была одной из немногих, кто мог называть ее так. В миру Монтесума откликалась на имя Каринэ Суреновна и была преуспевающей бизнес-леди. Способности к бизнесу открылись у нее совершенно случайно, после того, как к ней в койку (тоже совершенно случайно) попал какой-то впечатлительный престарелый швед с непроизносимым именем и такой же непроизносимой фамилией. Монтесума покорила шведа своим восточным темпераментом, и он, не выходя из номера, предложил ей руку и сердце. И лесопилку в окрестностях Треллеборга в придачу. Монтесума оказалась девушкой сообразительной, быстро разобралась в деревообработке и организовала при лесопилке маленькую фабрику по изготовлению деревянной мебели на экспорт. Спустя два года маленькая фабрика превратилась в крупное производство, а швед, не выдержавший такого бешеного темпа работы, отправился к праотцам.
Монтесума, скучавшая по исторической родине, наладила поставки мебели в Питер, а потом и сама перебралась поближе к русскому языку. Умудрившись при этом сохранить шведское гражданство. «Бронепоезд 14 — 69» был ее любимым детищем, гораздо более любимым, чем три мебельных салона, которыми она владела. В конце концов, «Бронепоезд» тоже имел отношение к «дереву» — именно так нажравшаяся в свое время дерьма Монтесума именовала мужчин. «Дерево» и «членоподобное» — были для нее исчерпывающими характеристиками мужского пола.
…Сегодня за стойкой дежурил племенной жеребец Акоп, дальний родственник Монтесумы, выписанный из Еревана. Я заказала мартини со льдом и несколько минут в тупом недоумении взирала на толпу распаренных баб, сдирающих плавки с очередного культуриста.
— Каринэ здесь? — спросила я у Акопа, допив свой мартини.
Акоп кивнул и приветливо ощерился, обнажив безупречные, отполированные виноградной лозой зубы.
— Позвать?
— Будь любезен.
Он протянул мне еще одну порцию мартини (за счет заведения) и нажал на кнопку.
Монтесума появилась через три минуты и — так же, как и Наденька, не сразу узнала меня. Хороший знак.
Мы расцеловались, и она потащила меня к себе в кабинет. Образцово-показательный кабинет в урбанистическом стиле, над дверями которого можно было бы смело повесить плакат: «ЖЕНЩИНЫ! БЕРИТЕСЬ НЕ ЗА ЧЛЕН, А ЗА УМ. И ВСЁ У ВАС ПОЛУЧИТСЯ!»
Монтесума усадила меня в кресло и устроилась напротив со стаканом минералки в руках.
— Ты наконец-то это бросила, — удовлетворенно сказала она, ощупав меня с ног до головы. — Бросила или нет?
— Почти.
— Хочешь поработать на меня? Больших денег не обещаю… Поначалу.
Она предложила мне работу впервые. Забавно.
— Боюсь, ничего не выйдет, — я постучала себя по лбу и развела руками. — Для мебельного производства я не гожусь. Мозги не из того материала. Стружка-с. ДСП. А в «Бронепоезде» у тебя одни мальчики.
— Ну, насчет мозгов я бы не торопилась. Слушай, а эта стрижка тебе идет. Сама додумалась?
— Сама.
— Мои поздравления… Как Стас? Не подох еще? Монтесума ненавидела Стасевича так, как только может ненавидеть сутенера шлюха, вырвавшаяся из-под его опеки. Ненавидела искренне, яростно и восторженно.
— Подох, — честно призналась я, и Монтесума рассмеялась бархатным восточным смехом: она оценила шутку.