Валечка подумала, что сама судьба понесла ее к этому ларьку и послала ей Лизку Матусевич. Да, не очень-то удобно приходить в чужой дом, занимать в нем комнату и вообще жить на халяву. Но еще хуже вернуться домой и, глядя в удивленные глаза матери, врать ей, что все хорошо, просто дочери, видите ли, приспичило пожить в Жуковском… Отказываться бессмысленно и глупо, тем более еще полчаса назад, лихорадочно перебирая всех знакомых, Валечка и мечтать не могла о такой возможности.
– Спасибо тебе, Лиз, – искренне поблагодарила она приятельницу. – Знала бы, как меня выручаешь…
– Да ну тебя, – повеселела Лизка, которой, видно, и впрямь до чертиков опостылело одиночество. – Мне и самой в радость.
А через полчаса, сидя в теплой Лизкиной квартире с кружкой дымящегося чая, Валечка читала новое сообщение: «Не стирай мой номер. Будет плохо – пиши. Вряд ли посоветую что-нибудь дельное, но настроение поднять постараюсь».
Валечка обозвала своего невидимого собеседника Neznakomеc и набила последнее СМС: «Номер сохраню. Спасибо, что ответил. Мне уже намного лучше».
И правда, после всех вчерашних и сегодняшних волнений Валечка чувствовала, что начинает ощущать себя как-то иначе. Точнее, впервые за всю свою жизнь она начинает ощущать себя.
История нелюбви к конторской работе уходила корнями в самое, ну, если не самое раннее, то уж точно в детство Костика.
Когда Костику исполнилось тринадцать, его отец, разумеется руководствуясь самыми лучшими побуждениями, предложил сыну работу. Конечно, работа в столь юном возрасте не очень-то приветствовалась тогдашним законодательством, но русские законы во все времена отвечали известной поговорке, законспектированной не менее известным господином Далем: «Закон что дышло: куда повернул, туда и вышло».
Надо сказать, Костик не слишком противился отцовской воле. Он вообще был довольно-таки послушным ребенком, и родительское мнение по большинству вопросов занимало в его детском мировоззрении высокую планку. К тому же одно только слово «работа» вызывало в нем какой-то благоговейный трепет, а занятие этим делом практически приравнивало его к взрослым. Стоит ли говорить о том, что заработать свои первые деньги и потратить их на то, что очень хочется, тоже являлось стимулом к тому, чтобы согласиться на предложение отца? И Костик согласился.
Отец его занимал не маленькую, но и не самую высокую должность на заводе по изготовлению деталей то ли подводных лодок, то ли самолетов, Костик уже точно не помнил. Первоначальная идея отца заключалась в том, чтобы приучить сына к физическому труду, но за станок его не поставили – слишком велик был риск, что подросток, официально не работающий на предприятии, получит какую-нибудь травму, из-за чего поднимется великая буча. Поэтому Костику пришлось заняться бумажками и выполнять обязанности полусекретаря-полукурьера-полупринеси-подай-иди-на-фиг-не-мешай.
Такая роль пришлась Костику не очень-то по душе. Косые взгляды рабочих, постоянные придирки отца, убежденного в том, что чем больше он будет критиковать сына, тем больше тот будет стараться, да и сама атмосфера завода подействовали на Костика угнетающе. Он заметил, что рабочие и начальство относятся друг к другу настороженно и враждебно, и, вспомнив рассказы отца про «дружеский коллектив» завода «Аметист», провел неизбежную параллель между тем, что говорил отец, и действительным положением вещей. Кое-кто из рабочих, правда, хорошо отнесся к мальчишке, который старательно делал свое дело и не страдал комплексом «сына начальника». А кого-то Костик бесил одним видом, так как неизбежно наталкивал рабочих на мысль о своем отце.
Нельзя сказать, чтобы папа Костика был таким уж паршивым начальником. Напротив, он отлично работал, случалось даже сверх нормы, и вообще относился к своим обязанностям так, как мало кто в «Аметисте». Однако он имел одну черту, очень неприятную для окружающих, особенно подчиненных: папа обожал критиковать и частенько впадал в морализаторство, причем не ограничивался обычным назидательным тоном, а прибегал к крику и, частенько, к нецензурным выражениям. К последнему в «Аметисте» привыкли: для рабочих мат вообще служил средством выражения собственных эмоций, как положительных, так и отрицательных, но выслушивать крики начальства вперемежку с суждениями о добре, зле, правде, неправде, обязанностях и обязательствах мало кому доставляло удовольствие.
Когда срок, поставленный отцом, – два месяца, почти все Костиковы каникулы – наконец-то истек, Костик вздохнул с облегчением. Вырученные деньги он тут же истратил на новую гитару, которую помог ему выбрать Олег Совенков.
Все бы закончилось чудесно, но дома Костика ожидал большой скандал. Как выяснилось, папа пребывал в полной уверенности, что его вроде бы уже повзрослевший и выросший из «глупостей» сын распорядится деньгами совершенно иначе. То есть пустит их на что-то дельное, а лучше, чтобы этим дельным оказались вещи, необходимые в хозяйстве…
– Ей-богу, не ожидал от тебя, Константин… – накричавшись вволю, констатировал отец. – Ну хотя бы велик себе купил – в магазин гонять за хлебом, я б и то понял… Хоть бы дрель хорошую… Так нет – он игрушку покупает. Ей-богу, не ожидал… Я-то думал, ты – в меня, поумнее будешь…
Глупый Костик и рад бы был признать свою ошибку и поменять гитару на велик или дрель, но к ужасу своему почувствовал, что впервые в жизни не считает себя виноватым. Более того, в тот миг он был полностью уверен в своей правоте: эти деньги дались ему не так-то просто, и он имел полное право распорядиться ими по своему усмотрению. Другое дело, что, если бы их семья действительно нуждалась в деньгах, он поступил бы иначе. Но ведь не нуждалась же…
Гитару Костик не продал, но играть так и не научился – всякий раз, когда руки тянулись к «игрушке», он вспоминал «Аметист» и крики отца, что, естественно, не стимулировало творчество. В итоге Костик не стал жмотничать и отдал гитару Олежке, который, в отличие от него, научился брать на ней три блатных аккорда.
От «Аметиста», а точнее, от отношений внутри «дружного коллектива» у Костика остались прескверные воспоминания, поэтому всякий раз, размышляя о выборе сферы деятельности, он мысленно склонялся к чему-то, из-за чего не придется вставать в семь утра, робеть перед зорким начальственным оком и отвоевывать свое место под солнцем всеми способами. Но, увы, то место, о котором размышлял Костик, смахивало больше на Утопию.
Поскольку Костик считал трудовую книжку «пугалом для работника», он выбирал места, где можно было бы работать по договору, а то и без него, но главное – без ненавистной трудовой. Тем самым он, по собственному мнению, убивал двух зайцев сразу: во-первых, избегал угроз начальства, связанных с записью в трудовой, а во-вторых, мог уйти с очередного места работы в любой момент, без предупреждения, проще говоря, «кинуть» работодателя. Нельзя сказать, чтобы Костик делал это нарочно. Просто в один прекрасный день он понимал, что какой-нибудь «Бета-прим» или «Дельта-центр» опостылел ему до чертиков в глазах, обнаруживал, что на улице светит яркое солнышко, а душа настойчиво требует праздника, и просто-напросто больше не выходил ни в «Бета-прим», ни в «Дельта-центр». Никогда.