— Значит, дуэль состоится? — с жутким любопытством спросила Евгения Самойловна.

— Да, — ответил Краузе и встал, прямой, как палка.

Евгения Самойловна смотрела ему в лицо широко открытыми жадными глазами.

— А ведь это может очень печально кончиться! — заметил Чиж с таким брезгливым негодованием, точно ему была противна и самая дуэль, и дуэлянты.

— О, да! — согласился корнет Краузе важно. — Конечно! Августов — лучший стрелок в полку, Арбузов же вряд ли когда держал пистолет в руках. Он его убьет… Да, он его убьет. Притом, это холодный и жестокий человек.

Корнет Краузе помолчал, словно обдумывая, хватит ли у адъютанта Августова жестокости убить Арбузова. Все смотрели на него с ожиданием, и тихо было так, точно следили за ходом его мысли.

— Да, это несомненно, — опять заговорил корнет Краузе, точно проверив все свои соображения, опять пришел, и на этот раз уже непоколебимо, к тому же выводу. — Он его убьет!

Он произнес эти слова с такой торжественностью и важностью, с такой убежденностью, что все вздрогнули и жутким холодком повеяло кругом. И почему-то при этих словах Евгения Самойловна оглянулась на Михайлова. Это было толчком — все машинально посмотрели в его сторону.

Михайлов один, когда все уже встали, сидел за столом, опустив голову. Он был бледен, и оттого его темные глаза казались почти черными, но он упорно смотрел в скатерть, и нельзя было понять выражения его лица.

В это время кто-то со стороны подошел к столу и облокотился на него. Как ни были легки шаги и легко прикосновение, все почувствовали их и обернулись с испугом.

Нелли стояла, опершись обеими руками на край стола, и лампа ярко освещала ее бледное суровое лицо со сдвинутыми бровями. Она смотрела на Краузе в упор, точно хотела сказать:

«Я слышала все… Это правда?»

Был момент страшною напряжения. Михайлов вскочил почти с ужасом. Он не знал, что Нелли здесь, она никогда не выходила, когда они собирались у Евгении Самойловны. Женечка сделала порывистое движение броситься на Нелли, но та чуть шевельнула в ее сторону тонким изломом бровей, и Евгения Самойловна замерла, изогнувшись в своем стремительном движении.

Тонкие губы Нелли шевельнулись.

— Когда дуэль? — спокойно и напряженно спросила она.

Именно этого Краузе еще не сказал, и всем показалось странным, что забыли спросить. Корнет важно и холодно посмотрел на Нелли с высоты своего длинного роста. Казалось, он взвешивал последствия своего ответа. Нелли ждала, не сводя с его лица воспаленных неподвижных глаз, не то испуганным, не то грозящим взглядом.

— Послезавтра! — вдруг коротко и важно выговорил корнет Краузе, поклонился Нелли и отошел от стола, сразу утонув во тьме.

Нелли осталась стоять в той же позе, опершись пальцами на край стола и глядя в ту сторону, куда исчез корнет.

Михайлов, бледный как смерть, шагнул к ней. Он сам не знал, что хочет сделать и сказать. Но Нелли взглянула на него жестоким ненавидящим взглядом, и он остановился растерянный, уничтоженный.

И сразу все заговорили робкими, тревожными голосами, стараясь не глядеть на Михайлова, нелепо и смешно оставшегося на полдороге.

— Собственно говоря, — сказал Давиденко, — на дуэли не всегда убивает лучший стрелок… Были случаи, что совершенно не умеющие стрелять убивали записных бретеров…

— Конечно! — подхватила Евгения Самойловна и, невольно доканчивая начатое движение, схватила Нелли за руку.

Нелли не тронулась с места, не вырывала руки и продолжала опираться ею на стол.

— О, да!.. — неловко поддержал Тренев, в замешательстве теребя усы. — Одно дело стрелять в цель, а другое — целить, когда в тебя самого направлено дуло пистолета… Это громадная разница!

Поднялась нелепая суета. Все говорили сразу и как будто хотели уверить Нелли в чем-то, во что не верили сами. Вдруг Нелли коротко засмеялась, оттолкнулась от стола и пошла к дому.

Наступило молчание, и все растерянно стали прощаться.

— Сергей Николаевич, — позвала Евгения Самойловна, — мне надо сказать вам два слова…

Михайлов остановился, не подымая головы. Он знал, о чем она будет говорить. Остальные поспешно отошли. Было слишком тяжело и неприятно. Евгения Самойловна стояла перед Михайловым, покачиваясь на носках. Лицо ее было жестоко и насмешливо.

Михайлов молчал. Что-то давило ему горло, и он чувствовал себя таким маленьким и ничтожным, что в эту минуту не мог бы сопротивляться самому грубому оскорблению, самому наглому вторжению в свою душу.

— Скажите, пожалуйста, — дерзко и властно начала Евгения Самойловна, понимая его состояние, чувствуя его беспомощность и мстительно наслаждаясь, — не кажется ли вам, что ваша роль в этой истории не из красивых?

Михайлов дернулся всем телом, точно силы мгновенно вернулись к нему. Кровь залила ему лицо, в глазах потемнело.

— Я никому не даю права… — хрипло выговорил он.

Евгения Самойловна дерзко засмеялась.

— Я и не прошу его у вас!.. Вы можете выпрямляться как угодно, я не испугаюсь!.. Я хотела вам сказать и скажу, что…

Михайлов сделал движение к ней. Он был как безумный, и, может быть, скажи она еще одно слово, он ударил бы ее по красивому дерзкому лицу. Но Евгения Самойловна вдруг откинулась назад, звонко и насмешливо засмеялась ему в лицо и, быстро повернувшись, побежала назад.

Михайлов остался на месте, и ему казалось, что он с головой погружается в какую-то липкую зловонную грязь.

Толстый грузный доктор Арнольди уныло взял его под руку и увел.

XXIX

Тренев и поручик Тоцкий стояли в прихожей и прощались с адъютантом. Тренев был бледен и мрачен, поручик надут и важен. Все было переговорено, и адъютант, покачиваясь с ноги на ногу, очевидно, ждал, когда они уйдут. И Тренев это чувствовал. Как всегда, он ненавидел этого красивого, с холодным и наглым лицом, офицера, ненавидел его высокомерный тон, его металлические глаза, его твердый, крупный подбородок. Но почему-то трудно было уйти.

— Да, так завтра мы заедем к вам ровно в половине шестого… — сказал он, мрачно покручивая усы.

— Главное, не робейте и хорошенько выспитесь, чтобы рука не дрожала, — важно заметил поручик Тоцкий, и толстое красное лицо его надуто задрожало. Он даже оглянулся на Тренева — слышит ли тот, как мужественно и спокойно сказал он эти страшные слова.

— Да, выспаться, это главное… — машинально пробормотал Тренев, злясь на то странное непонятное чувство, которое мешало ему уйти.

Широкоподбородый адъютант молча покачивался с ноги на ногу. Его красивое и наглое лицо смотрело с таким холодным презрением, что все слова застревали в горле.