— Выходи, — сказала она.
Пашка, ведомый собственными загребущими руками, помотал головой и еще крепче прижал рюкзак к себе.
— Павел, ну ты же взрослый парень… ну нельзя же так…
Последующие за этим препирательства разрешились самым неожиданным образом: рюкзак выскользнул из рук Пашки, но в Ленины руки так и не перешел, а шлепнулся наземь. И из него вывалилось все содержимое.
Включая пистолет.
Это было так неожиданно, что Пашка даже опешил. Еще более неожиданной оказалась реакция самой Лены. Она так удивилась, как будто видела пистолет впервые.
— Что это? — прерывающимся голосом спросила она.
Последующие десять минут заняли препирательства по поводу пушки и обсуждение ее достоинств. Бедная Лена, ей было невдомек, что всю эту возню Пашка затеял исключительно для того, чтобы потянуть время и остаться с Леной подольше. Но маневр не прошел, и пистолет, сверкнув напоследок маслянистым вороненым боком, снова занял свое законное место в недрах рюкзака.
А потом Лена уехала.
И он снова остался один, в обществе бумажки с ее адресом и телефонами, совершенно бесполезной, если учесть, что домашнего телефона, хотя и проживал он на улице Связи, у Пашки отродясь не было.
Сожаления по этому поводу заняли остаток вечера, пока их не перебил сумеречный страх, замешенный на близости паука дяди Васи Печенкина. Только теперь Пашке пришло в голову, что Лена заполучила вещи мертвого Нео не просто так. И что Печенкин, если не будет дураком, сразу же поймет, откуда ноги растут. Тонкие, как стебли, покрытые цыпками и царапинами Пашкины ноги. И есть совсем не маленькая вероятность, что дядя Вася пожалует к Пашке.
Удавить за распустившийся не в меру язык, как и было обещано.
Перспектива быть удавленным вовсе не улыбалась Пашке: не улыбалась настолько, что находиться в доме не представлялось возможным. В доме, самым неожиданным образом превратившемся в мышеловку, было тихо, признаки жизни подавала только кухня. Там, на яростно выскобленном колченогом столе, стояла миска с остывшими оладьями, как салфеткой прикрытыми бабкиной запиской: «Ушла за пенсией. Не балуй, холера ясная, ухи надеру». Почерк у бабки был раздражительным и воинственным, острые концы букв покалывали глаза, да что там — протыкали насквозь, и так и норовили насовать пенделей под ребра! Пенсионная эпопея была любимым бабкиным развлечением и занимала почетное второе место. На первом, с большим отрывом, держались показательные выступления в главном мартышкинском продмаге — по поводу цен, канувшего в Лету социализма, восторжествовавшего капитализма, сдачи хохлам Крыма и неизбежной победы Коммунистической партии Российской Федерации на местных выборах. Радость свободного волеизъявления выпадала бабке нечасто, раз в месяц, так что она использовала трибуну местного отделения связи на полную катушку, сидя там до самого закрытия.
А до закрытия оставалось прилично, и все это время ему придется трястись в ожидании карающей десницы дяди Васи.
Непрестанно думая об этом, Пашка сожрал пару оладьев, но корм оказался не в коня: оладьи самым бессовестным образом подпитали еще не оформившиеся Пашкины страхи, придав им пугающую законченность. И призрак паука дяди Васи снова поднялся во весь рост. Оставаться в доме одному, ожидая, пока дядя Вася не накроет его, тепленького, паутиной, не окуклит и не сунет в пасть, было выше Пашкиных сил.
И потому, наскоро проглотив еще одну бабкину оладью, Пашка проскользнул на соседний участок, принадлежавший отставному артиллеристу Кикнадзе, после чего оказался на идущей под тупым углом к улице Связи улице Кипренского. Улица Кипренского плавно перешла в Лесную, и дядя Вася несколько отдалился.
Еще больше он поблек после железнодорожного полотна и нижнего шоссе на Сосновый Бор. А на подступах к лодочному кооперативу «Селена» исчез вовсе. И только теперь Пашка сообразил, что машинально повторяет путь, который они совершили с Леной несколько часов назад. Он даже нашел следы их собственных ног в вязкой, но уже подсохшей глине возле залива:
Би-Пи мог быть им доволен. Там в тени вислоусого бульдожистого вояки он просидел над следами довольно продолжительное время, отметив про себя, что нога у Лены совсем маленькая, ненамного больше его собственной ноги. Странные чувства теснились в его груди, он отдал бы все, чтобы защитить эти неуверенные отпечатки, вот только таких подвигов от него не требовалось.
И последующего шага от него не требовалось тоже — но все же он совершил его.
Он и сам не мог объяснить себе, почему так произошло: уж слишком внезапно закончилась полоса прибрежного кустарника, уж слишком неожиданно в глаза ему ударило низкое закатное солнце, уж слишком притягательным выглядел в его лучах «Посейдон».
Ну да.
Лучшего укрытия от дяди Васи и придумать было невозможно.
Конечно, оставалась еще «Такарабунэ», но где гарантии, что там не бродит дух Нео?
Или дух приятеля яхтсмена-задрыги, погибшего во время регаты, — кажется, именно о нем Лена говорила с Сергеем сегодня днем. А встречаться с духами вовсе не входило в Пашкины планы. «Посейдон» — дело другое, никаких духов на нем отродясь не водилось, романтическим «летучим голландцем» это на совесть сработанное корыто не станет никогда. А вот временным пристанищем для Пашки — вполне-вполне.
Странное дело, «Посейдон» отталкивал Пашку и притягивал одновременно. Быть может, все дело было в вымпеле, развевающемся на мачте? Он так живо напомнил Пашке Нео, что на глаза навернулись слезы, которые Пашка, устыдившись, отнес к прихотям ветра с Залива. Ветер и правда усиливался, он пригибал к земле кустарник и почти сдувал Пашку с насиженного места.
Но сдуть так и не успел: в таунхаузе зажгли свет.
Стало быть, Сергей там, и на яхте никого нет. А стало быть, путь свободен.
Согнувшись в три погибели и петляя как заяц, Пашка добрался до яхты и вскарабкался на нее, ухватившись за свисающий конец каната. И сразу почувствовал себя как дома.
Яхта.
Вот этого ему и не хватало.
Держась руками за борта и замирая от сладкого покалывания в сердце, Пашка прочесал почти всю яхту — до самого носа — и вернулся по противоположному борту. Сумерки только спустились, и он без труда нашел вход вовнутрь, отмеченный крутыми ступеньками. Но благопристойно спуститься по ним не удалось: на второй у него соскользнула нога, и Пашка ввалился в салон, протаранив лбом дверь. В узеньком коридорчике было тихо и одуряюще пахло каким-то ароматизированным табаком. Этот запах сразу же шибанул Пашке в голову и на секунду отвлек от внутренностей яхты, слабо проступающих в сумерках. Справа от него находилась небольшая кухонька с самой настоящей газовой плиткой, а чуть дальше, по обеим бортам, — каюты. Вернее, отсеки, отделенные от коридора узкими фанерными перегородками. Пройдя вперед, Пашка заглянул в один из них.