– А это Лена, моя жена, – с гордостью представил Коровкин.
Маша восхищенно уставилась на нее.
Полнота Лены не была сродни мягкотелости медузы или пышности булочки. В ней чувствовалось что-то могучее, навевавшее мысли о пахоте или сенокосе. Маша легко представила эту женщину, идущую по полю с плугом в крепких сильных руках.
– Привет, – поздоровалась Лена и улыбнулась.
Улыбка преобразила ее, придала мягкости и милоты. Из богини пахоты она превратилась в румяную хозяйку пекарни, что по утрам раздает соседским детишкам свежеиспеченные рогалики. «Да ведь она красавица, – подумала Маша, любуясь полнокровным, свежим лицом. – Только совсем не вписывается в нынешние каноны красоты».
– Кто-то уже приехал? – спросила Лена, кивая на черный джип.
– Да… Но я не знаю, кто именно. Я ведь пока ни с кем не знакома, – призналась Маша. – Только видела, что водитель высокий и обрит наголо.
– Борис, – хором сказали Лена с Геной, переглянулись и рассмеялись.
– Ярошкевич, – добавил Коровкин. – Бизнесмен. Примчался первым, значит…
И снова переглянулся с женой. Маша переводила взгляд с одного на другого. Определенно, одна и та же мысль мелькнула у обоих, и они поделились ею без слов. Но какая?
Повисла неловкая пауза, и Успенская поспешила нарушить ее.
– Невероятный дом, – сказала она искренне. – Такой большой… Я ожидала увидеть избушку и десять соток огорода, а увидела целое поместье. Хорошо, пусть не поместье… Но все же хозяйство меня поразило.
Лена наклонилась к ней и доверительно шепнула:
– Нас поразило не меньше. Мы ведь были здесь тогда, десять лет назад.
– На прошлом дне рождения Марфы, – кивнул Коровкин.
– Ты хотел сказать – юбилее.
– Да-да, юбилее. Троим из нас пришлось спать в палатках, потому что в доме все не поместились. У Марфы была старенькая газовая плита, но готовила она в основном в печи. Боялась, что газ рванет.
– А помнишь, как разрушился сарай? – спросила Лена.
– Развалился практически на наших глазах, – подтвердил Коровкин. – Крыша вдруг прогнулась одним махом, точно на нее сел великан. И провалилась в сарай.
– Только доски торчали наружу.
– Задняя стена сложилась, как спичечная. Треск стоял ужасный!
– А потом завопила Вера Львовна.
Супруги посмотрели друг на друга и рассмеялись.
– Вы, наверное, не знаете, – поспешила объяснить Лена. – Вера Львовна – покойная жена Иннокентия, двоюродного брата Гены. О покойниках плохо не говорят, но Вера была немного…
– Крикливой, – пришел на помощь Геннадий.
– Да, именно крикливой. К тому же ей страшно не понравилось у Марфы Степановны, и Вера постоянно шпыняла мужа, требовала уехать как можно скорее. Ночью ее кусали то ли клопы, то ли комары, а утром она пошла прогуляться по огороду и попала ногой в кротовью нору. После завтрака все отправились на речку, и там Вера порезалась осокой.
– Крику было – жуть! – вставил Геннадий.
– В конце концов, Вера заявила, что единственное безопасное место в этом деревенском клоповнике – это туалет. А туалет у Марфы действительно был сделан на совесть. Конечно, обычная выгребная яма, ничего особенного, но Марфа поливала ее каким-то специальным составом, отбивающим запах, и к тому же он был довольно теплый…
– Потому что находился в сарае, – закончил Гена.
Маша вскинула брови.
– Вы хотите сказать… – осторожно начала она, – что сарай обрушился…
– …именно тогда, когда в туалете сидела Вера Львовна, – подтвердила Лена, сдерживая смех. – Причем в полной уверенности, что это единственное безопасное место в доме Марфы.
Геннадий согласно кивнул.
– И она вопила, как пожарная сирена. Решила, что случилось землетрясение, и стульчак вместе с ней вот-вот провалится в тартарары. Досталось, как обычно, бедному Иннокентию, хотя уж он-то ни в чем не был виноват. Просто домишко состарился, вот и начал понемногу осыпаться. Да, здесь была бедность и разруха, не то что сейчас.
Гена покачал головой, снял очки и сразу стал беззащитным, как крот. Маленькие серые глазки подслеповато щурились. Он повел влево-вправо длинным носом, точно принюхиваясь. В детской панамке, нахлобученной по самые брови, Геннадий выглядел так уморительно, что Маша не смогла сдержать улыбки.
– Коровкин, ты чучело, – покровительственно сказала Лена. – На кого ты похож? Над тобой люди смеются.
– Пускай смеются, – невозмутимо возразил ее муж. – Это единственный головной убор, который закрывает лицо от солнца.
– Чучело-чучело, – повторила Лена, посмеиваясь.
Но за насмешкой Маша уловила в ее голосе нежность.
– Не обращайте на нас внимания, – сказал Коровкин. – Ей бы только критиковать меня, героя. Между прочим, я нашел сюда дорогу без навигатора! Хотя последний раз был в этом богом забытом месте десять лет назад! Ой, посмотрите-ка, кто к нам пришел.
Пестрая курица, осмелев, подошла поближе. Черный круглый глаз скосила на Машу, подождала – не нападут ли эти двуногие, не схватят ли за перо в хвосте – и начала поклевывать что-то в траве. За ней потянулись остальные, и вскоре вокруг Маши и Коровкиных ходили, удовлетворенно кудахча, не меньше десятка пеструшек.
– Я, наверное, пойду, – извиняющимся тоном сказала Маша. – Меня Марфа ждет.
Геннадий привстал на цыпочки и посмотрел за Машино плечо.
– Кто-то едет, – сообщил он. – Даже без очков вижу.
Женщины обернулись. По дороге с медлительностью навозного жука тащился синий автомобиль. Хромированные детали сверкали на солнце.
– «Мини купер», – определила Лена. – Ген, кто у нас на «мини купере» ездит?
– Кто угодно может. Кроме Иннокентия.
«Почему кроме Иннокентия?» – хотела спросить Маша, но сдержалась. Она едва познакомилась с этими милыми, хоть и странноватыми людьми. Время вопросов еще не пришло.
– Полагаю, это Ева, – задумчиво сказал Геннадий, снова снимая очки и принимаясь вертеть их за дужку. – Мини-купер – в ее стиле.
Теперь Маша не смогла удержаться от вопроса:
– Простите, кто такая Ева?
– Это жена Марка Освальда, – охотно ответил Коровкин. – Он мой двоюродный брат по линии деда Степана. Наши матери, Вера и Наталья, родные сестры.
Лена заметила недоумение на лице Маши и истолковала его по-своему:
– Поначалу вам очень непросто будет разобраться во всех хитросплетениях наших родственных отношений. Но со временем вы привыкнете, и эти семейные связи перестанут быть для вас тайной.
Но Машу озадачило вовсе не это. Она обернулась к Гене: