– И ты действительно считаешь, что я мог его утопить?!
Маша помолчала, рассматривая Матвея, будто прикидывала, хватило бы ему на это сил.
– Вообще-то нет, – наконец призналась она. – Не считаю. Ты бы выбрал какой-нибудь другой способ убийства. Более… м-м-м… неандертальский.
– И на том спасибо, – усмехнулся Олейников. – Что ж, будем считать, с подозреваемыми мы определились. Тетя Марфа, тебя в расчет не берем, хоть ты и умеешь плавать.
Марфа с достоинством поклонилась.
– Я, между прочим, браслетом ради твоего расследования рискнула, – напомнила она.
– Как – рискнули? – не поняла Маша. – Подождите-ка… Так это тоже нарочно?
– Разумеется, – снисходительно сказал Матвей. – Как бы иначе я отделил агнцев от козлищ? То есть хороших пловцов от плохих?
Теперь Маше стало ясно, почему Олейников рассердился на Нюту, доставшую браслет: она спутала ему все карты.
Матвей подошел к окну, приоткрыл створку и выглянул наружу. Марфа встревожилась, вытянула шею:
– Что, что там такое?
– Ничего. Показалось, будто кто-то шуршит под окнами.
– Там гулял кот, – сказала Маша. – Круглый, толстый, полосатый. Может, вернулся?
– А-а, Глюк! Точно, наверное, он.
– Почему Глюк? – рассмеялась Маша.
Старуха недовольно ткнула пальцем в Матвея:
– Это все он! Придумал дурацкую кличку, она и привязалась. Теперь даже помощницы мои кота Глюшей зовут. Говорят, он то появляется, то исчезает, точно галлюцинация. Тьфу! Нет бы хорошее имя дать животному… Поганец ты, Матвей!
Олейников выслушал эту тираду, глядя на тетушку со снисходительной нежностью. Лицо его смягчилось. Исчезла жесткость черт, плотно сжатые губы раздвинулись в улыбке. Маше и прежде казалось, что Марфа выделяет Матвея из остальных племянников. Теперь у нее не осталось никаких сомнений, что тетушка и племянник искренне привязаны друг к другу. Несмотря на ворчание, ругань и «поганца».
Она задалась вопросом, где жена Матвея Олейникова. Должна же быть женщина, на которую он смотрит – и лицо его так же смягчается. Как она выглядит? Почему-то Маше представилась надменная темноволосая красавица. «Спрошу у Марфы», – подумала она, заставляя мысли вернуться к предмету обсуждения. О чем они? Ах, о коте…
Марфа и Матвей все еще спорили о том, как нужно было назвать полосатого.
– Пока что это все выглядит довольно несерьезно… – пробормотала Маша.
Оба замолчали и уставились на нее.
– Почему это несерьезно? – насупилась Марфа. – Барсик – отличное имя.
– Я не про кота, а про вашу проверку. Вы узнали, что Борис с Иннокентием ныряют хорошо, а Гена хуже. И все?
Матвей и тетушка переглянулись, и Маше стало ясно, что не все.
– Так у вас есть план… – протянула она. – Раз уж я все равно знаю слишком много, может быть, вы мне расскажете, в чем он заключается?
Еще один быстрый обмен взглядами – и Матвей покачал головой:
– Пока не расскажем.
Маша не стала обижаться или настаивать. Видно было, что Олейников с Марфой хотят остаться вдвоем и поговорить. Поэтому она поднялась, чувствуя, что должна что-то сказать. Но фразы в голову лезли, как назло, самые дурацкие. Например, «благодарю за доверие» или «так и быть, я больше на вас не в обиде».
И уж совсем ужасное: «сочту за честь быть принятой в вашу команду».
Помявшись, Маша пробормотала что-то невнятное и поднялась.
– Ты уж только не проболтайся, – попросила Марфа. – Иначе вся наша затея впустую.
– Не проболтается, – внезапно с уверенностью сказал Матвей, глядя на Машу.
И это несколько примирило Успенскую с тем, что они не стали посвящать ее в свои планы.
Обдумывая услышанное, она поднялась наверх и вздрогнула, когда из-за угла на нее бесшумно выпрыгнул довольный Глюк.
«Если так пойдет дальше, я буду шарахаться от собственной тени».
Но, зайдя в комнату, Маша закрыла задвижку на двери до упора.
«Убийца – один из нас». Она легла на постель и закрыла глаза, представляя лица Евы, Бориса, Иннокентия… Кто из них? «Если бы пришлось делать ставки, я бы поставила на Бориса. Тем более, у них с Марком, кажется, был конкурирующий бизнес».
Вспомнив об этом, Маша вскочила, сгорая от желания немедленно спуститься в библиотеку и выложить свои соображения Матвею и Марфе Степановне. Но вдруг раздался звонок.
– Как ты, любимая? – нежно промурлыкал баритон в трубке. – Я соскучился. Можно к тебе приехать?
Маша так и села с телефоном в руках. Господи, только этого не хватало… Иван! И, кажется, вновь настроен романтично.
Вообще-то Иван Воронцов презирал все возвышенное. Самые романтические праздники вызывали у него каскад желчных шуток и презрительных высказываний. Особенно злило его Восьмое Марта. Мужчин, покорно следовавших традициям и покупавших цветы любимым девушкам, Воронцов называл дебилами.
В День Всех Влюбленных Маша даже опасалась, что Ваня нагрубит ей или сделает что-нибудь неприятное – лишь бы не быть, как все. Но Воронцов всего лишь демонстративно купил ей на улице сосиску в тесте, и Маша облегченно выдохнула. Сосиску в тесте можно было переварить.
Как ни грустно было признавать, но эту нелюбовь к романтике Воронцову привила она сама.
В начале их отношений Иван решил устроить для Маши незабываемый вечер. Условное название – «Шоколад и Роза». Нежной Розой должна была выступить Маша, а роль горячего черного Шоколада Воронцов предназначил себе.
Когда вечером Маша вошла в квартиру, уровень романтизма на один квадратный метр площади зашкаливал. На полу в стеклянных подставках стояли свечи, их мечущиеся огоньки отражались в стекле. Иван, очень привлекательный в белой рубашке, обнял уставшую после концерта Машу и шепнул ей на ухо:
– Иди по цветочному следу!
Успенская взглянула вниз и увидела, что пол усыпан лепестками роз. «Цветочный след» вел в ванную комнату.
Лепестки, свечи, дразнящий запах шоколада, доносящийся из кухни… Все это было очень красиво. Правда, Маша мечтала, придя с работы, забраться в любимую безразмерную пижаму и съесть на кухне кусок хорошо прожаренного мяса, заедая его сочной помидориной… Даже не съесть, а слопать: жадно, урча, роняя помидорные капли на край тарелки и подбирая их кусочком хлеба. Но она отогнала эти неуместные мысли. Какое мясо, какие помидоры, когда ее ждет волшебный вечер?
Маша сбросила туфли и прошла в ванную, где тоже колебались огоньки свечей. Ванна была наполнена водой, в которой плавали розовые, белые, красные лодочки лепестков.
– Ты устала, – нежно сказал Иван, любовавшийся делом своих рук. – Прими ванну, а потом… Потом увидишь.