Так прошло несколько месяцев, а потом в порту появились конкуренты. Как мне объяснили мои ребята, они возникали с периодичностью один раз в полтора-два года, и именно тогда начиналась наша настоящая работа. Ведь в порту не могли работать сразу две группы, отвечающие за переправку старых автомобилей. Сначала это были обычные разборки между молодыми парнями. Обе банды пытались вытеснить конкурентов с основного причала, и в ход шли ножи, цепи, биты. А потом назначили «стрелку». Даже вспоминать противно. Наши конкуренты решили, что могут вытеснить нас из порта, не понимая, что мы не просто обычная банда рэкетиров, а за нами стоят очень уважаемые люди, которые по-настоящему контролируют не только доставку старых автомобилей, но и все, что происходило в нашем порту.
Меня позвали к самому «смотрящему» Федору Шарджину. Он был среднего роста, очень худой, бреющий голову наголово, с характерным корейским разрезом глаз и широким русским лицом. Шарджин считался главным не только по порту, но и по всему городу. Он принял меня в своем роскошном двухэтажном доме, и я еще подумал, как за несколько лет изменились нравы. У хромого Габдуллы и у самого Реваза не могло быть таких роскошных апартаментов, какие были у этого «смотрящего». Раньше были хотя бы некоторые представления о воровской этике, а к концу девяностых их тоже не осталось. Мне даже рассказывали, что теперь звание «воров» покупали приехавшие гости с Кавказа. Честное слово, когда все разлагается, то даже у бандитов не остается никаких принципов и правил.
– Это тебя прислали из Москвы? – спросил меня Шарджин.
– Сам знаешь, – усевшись напротив него, ответил я. Мой статус позволял разговаривать с ним достаточно независимо.
– А ты не дергайся, – посоветовал мне «смотрящий». – Твои ребята порт, считай, уже сдали. Там банда Ярмыша работает, а твои мальчики только с палочками бегают. Я слышал, двое твоих попали в больницу?
– Двое, – подтвердил я, – а у Ярмыша двое погибших и трое в больнице. Счет в нашу пользу.
– Ты так не считай, – посоветовал мне Шарджин, – лучше скажи, почему пустил Ярмыша в порт? Меня спрашивают, почему я до сих пор это терплю, и я не знаю, что ответить.
– Дай нам еще две недели, и я их уберу из порта, – пообещал я.
– Поздно, – сказал Шарджин, – уже поздно, Казбек. Ты так ничего и не понял. Мне и таможенники жалуются, им тоже вовремя не платят, и пограничники недовольны. Так дело не пойдет.
– Чего ты хочешь?
– Завтра я своих ребят пришлю. Ты своих убери, мои быстрее разберутся.
– Каким образом? Устроишь стрельбу в порту? Это я тоже мог сделать. Сразу привлечем ненужное внимание прокуратуры и милиции. Тогда придется их всех покупать, а это большие расходы, Шарджин. И учти, что это пограничная территория. С пограничниками мы всегда договаривались, а если там еще появится контрразведка, то тогда тебя первого схватят за мягкое место.
– Ты меня не пугай, – разозлился этот полукореец-полурусский, – я тоже не дурак, знаю, что там стрелять нельзя. Никто стрелять и не будет. Уже завтра вечером банда Ярмыша исчезнет из города, это я тебе гарантирую.
– Каким образом?
– Ярмыш не из местных, – ухмыльнулся Шарджин. – Он приехал сюда пять лет назад, перебрался с семьей из Хабаровска.
– Ну и что?
– Со своей семьей, – подчеркнул Шарджин, – они все сюда переехали. Он, его жена и две дочери. Понимаешь?
– Нет, не понимаю. Я знаю, что он сюда пять лет назад переехал и за это время сколотил банду из бывших спортсменов и грузчиков в порту. Но мы их успешно давим и давить будем. Все равно постепенно их вытесним.
– Ничего ты не понял, – сказал Шарджин. – Нужно сделать так, чтобы больше никто и никогда в порт не лез. Надоело. Каждый сучок считает себя дубом, набирает банду и лезет контролировать порт. Ты банду Ярмыша вытеснишь – появится какой-нибудь Кармыш или Бармыш… Надоело. Сколько можно? Нужно решать вопрос так, чтобы больше там никто не появился.
– И каким образом ты собираешься этот вопрос решать? – Я уже чувствовал ответ, но не хотел в него верить. Все-таки во мне еще сохранились какие-то остатки, нет, не совести, а какой-то веры. Даже не в Бога, а хотя бы в какую-то справедливость, просто в обычную человеческую справедливость. И Шарджин подтвердил мои самые худшие опасения.
– Девочки у него уже взрослые, – продолжал он, – нужно устроить показательную расправу. И жена достаточно молодая. Завтра утром к нему придут мои ребята. Я думаю, впятером справятся…
– Что ты хочешь сказать?
– Один пойдет туда с камерой, чтобы все снять на пленочку, – пояснил Шарджин. Так и сказал, на «пленочку».
– Какую пленочку? – Я все еще не до конца верил. Просто не хотел чувствовать себя законченным негодяем.
– Снимем все на пленку. И пусть он вживую за всем понаблюдает, – пояснил Шарджин. – Сначала изнасилуют девочек, потом жену. Потом их немного порежут, а только потом убьют Ярмыша, если он к тому времени еще будет жив, а не сдохнет от гнева. А после мы покажем эту пленочку его ребятам, и в порту никогда больше новых банд не будет, это я тебе гарантирую.
Он так любил это проклятое слово «гарантирую». Я почувствовал, как у меня сжимаются кулаки.
– Послушай, Шарджин, – зло сказал я этому садисту, – пока только я знаю, что ты сволочь. А завтра весь порт и весь город будут знать, какая ты дрянь. Ты понимаешь, что предлагаешь? Пока мы разбиваем друг другу головы – это одно. А когда ты снимешь свой фильм на «пленочку» – это совсем другое. Против нас выступят все. Ни один нормальный человек после такого не захочет с нами работать. Никто. Нельзя трогать семьи во время наших разборок, тем более устраивать то, что ты предлагаешь. Это закон, понимаешь ты? Закон для всех, кто здесь живет и работает, а это тысячи человек. Если посмеешь это сделать, они сначала перебьют нас всех, а потом придут к тебе и разорвут на куски. И не потому, что они так любят Ярмыша, а потому, что такой беспредел тебе никто не простит.
– Они будут напуганы и ничего не сделают, – отмахнулся он. – Ты слишком добрый. Наверное, там, в Москве, можно быть таким добрым, а у нас нельзя. Я сам знаю, что нужно делать. У меня есть приказ из Москвы – восстановить контроль над портом, и я его восстановлю. Это уже мое дело. А если ты так боишься за свою шкуру, можешь возвращаться в столицу.
Мне так хотелось дать ему в морду, но я сдержался. Просто встал и ушел.
Весь вечер я сидел и думал. Вспоминал свою жизнь, вспоминал убитого Реваза. Он был самым известным «вором в законе», одним из самых крупных криминальных авторитетов, а в молодости – безжалостный убийца. Но он мне как-то сказал: «Есть преступления, за которые нормальному мужчине бывает стыдно». И теперь я сидел и вспоминал свою жизнь. Если завтра Шарджин сделает то, что хочет сделать, а я ему не помешаю, мне всю оставшуюся жизнь будет стыдно. Я вспоминал свою семью, с которой так безжалостно расправился Димаров, и понимал, что не могу допустить такой безжалостной бойни в доме Ярмыша. Скажу откровенно, я его терпеть не мог. Но у этого бывшего борца были две дочери, четырнадцати и шестнадцати лет, и жена, которой было лет тридцать пять. Не мог я спокойно заснуть, зная, что именно может произойти завтра.