Присутствующие с ужасом смотрели на Веру Лученко. Потом перевели взгляд на Кристину и увидели действительно раковую клетку — такова была сила Вериных слов. А она все говорила спокойно и размеренно:
— Когда один человек присваивает себе полномочия целого коллектива, когда он воображает, что может устранять соперников, убивая их и всячески подставляя, он действует в точности как раковая клетка-самоубийца. И вследствие своей ограниченности уничтожает пирамиду, на вершину которой сумел взобраться. Все, что мешает быстрой и многообещающей карьере, разрушается. В том числе и бизнес, потому что карьерист — раковая клетка — не умеет отличить главное от второстепенного, не умеет проводить переговоры, делегировать полномочия, хватается за все сам. Не умеет считать деньги и ресурсы, не платит по счетам. Выгодные контракты уходят к другим, туда же уходят сотрудники, персонал. Происходит самоуничтожение карьериста вместе с карьерой. Потому что он взобрался на вершину не в результате естественного отбора, а насильственно, не успев по пути приобрести нужные для работы качества… Если нам, простым смертным, жителям этой маленькой планетки, что и угрожает, то не космические катастрофы и не экологические. Нам грозит катастрофа ненависти. Она происходит пока на уровне отдельных клеток-людей и в форме семейных разладов, ссор между соседями и коллегами. Террористы, кстати, тоже такие смертники — одиночные раковые клетки. Но возможны метастазы. Лечение здесь только одно: нужно учиться жить рядом с себе подобными, не пожирая их. Не убивая. Не умеешь любить — дружи. Не умеешь дружить — по крайне мере не воюй. Освобождайся от ненависти, чтобы не уничтожить самого себя. Научись если не любить, то хотя бы не ненавидеть.
Вера и сама не могла бы сказать, произнесла она последние слова вслух или про себя. Ну и неважно. Хватит. Она повернулась и вышла из ресторана. Рядом с автомобильной парковкой стояла одинокая скамейка, Лученко присела на нее без мыслей и без чувств, освобожденная и опустошенная. Предзнание кончилось. Кто-то должен сейчас выйти, сесть рядом с ней и задать обычные в таких случаях вопросы. И закурить. Она тоже закурит. Но кто это будет — Прудников? Пылдмаа? Она не знала. Вышел Артем Сирик. Опустился на скамейку.
— Вера Алексеевна, вы просто волшебница. Отныне в моем ресторане вас и ваших близких всегда будут обслуживать бесплатно.
Вера улыбнулась.
— Ну вот, по крайней мере восточное гостеприимство вы у Карапетянов уже переняли… Дайте сигарету.
Она прикурила от зажигалки Артема. Обратилась к подошедшему Прудникову:
— Ну что? Видите, как все просто.
— Ничего себе просто! — хмыкнул Валентин. — Ну хотя бы объясните, наша отечественная мисс Марпл, как вы узнали, кто из всех этих менеджерок — дочь папашки Зуева-Голосова?
— Помните, когда мы были у Цымбалов, я увидела почти пустой флакончик дорогих духов «KenzoKi»?
— Конечно, помню. Вы еще тогда сказали: «Запах — это тот же портрет!»
— Вот, памятливый вы мой! Этими духами пользовалась Кристина. А у остальных девушек были другие любимые парфюмы.
— Вера, вы не издеваетесь над бедным ментом? Невозможно по одному запаху узнать…
— Да Бог с вами, Валентин! Никто над вами и не думал смеяться, просто аромат духов стал решающей точкой. Еще до этого кто-то был у меня в гостях и украл карточку Борислава Голосова. Зачем, спрашивается? Ведь там было описано инцестуальное влечение отца к дочери. Если бы он этой кражей не обратил на себя моего внимания… Потом я мысленно примерила ко всем сотрудницам психологический тип женщины, идущей по трупам. Методом исключения получилась Кристина.
— Нет, я все-таки не перестаю вам удивляться! — сказал капитан, поднимаясь и отправляясь сопровождать к милицейской машине отца и дочь.
— А как же с клавишей? — спросил Артем. — Вы ведь ее нажали, я сам видел. А взрыва не произошло.
Вера печально усмехнулась.
— На самом деле я только легонько, кончиком пальца прикоснулась. Чтобы спровоцировать этих двоих. И не боялась, потому что у меня с техникой такие отношения: что бы я ни нажимала, оно не работает. Видеомагнитофон, пылесос, даже кнопка в лифте. Вот и использовала свой технический дебилизм для пользы дела.
— А как же вы узнали про бомбу? Видели?
— Нет, увидеть было невозможно. Следить за Зуевым нельзя было, чтобы не спугнуть. Я почувствовала. У меня, Артем, гиперразвитое интуитивное чувство, предощущение опасности. Я называю это тринадцатым чувством. Оно уже не раз меня спасало.
— Мистика какая-то!..
— Вовсе нет, у каждого есть какие-то свои замечательные способности. Когда-нибудь поговорим об этом…
— Ага, за бокалом вашего любимого мартини. Вера Алексеевна! Может, я такой тупой, но мне все же непонятно, почему они с отцом все это затеяли. Мотив карьеры — это для капитана. Это что-то лежащее на поверхности. Но ведь есть более глубокий слой? Какой? — Артем смотрел на Веру, на ее уставшее лицо и ждал ответа.
— Думаю, до нас все уже сказано.
— Да?
— Да. У Пушкина в «Сценах из Фауста» есть такая строка: «Всех утопить». Почему, спрашивается? Потому что,
когда не умеют, не могут любить, объясняются в ненависти.
* * *
«Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигией и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство… Я направлю режим больных к их выгоде сообразно со своими силами и своим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла… В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всякого намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами. Что бы при лечении, а также и без лечения, я ни увидел или ни услышал касательно жизни людей из того, что не следует разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому».
Слова клятвы Гиппократа снились под утро доктору Лученко. Они звенели под сводами актового зала мединститута. Тогда мальчики и девочки в белоснежных халатах были преисполнены такого рвения, такого энтузиазма! Они не догадывались, что каждый из них станет по-своему исполнять клятву, принесенную великому греку. И служить они будут не богам Аполлону и Асклепию, а простым смертным. И если для блага людей, для их здоровья и безопасности нужно будет даже нарушить слово, данное Гиппократу, то так тому и быть.
Вчера после тяжелого объяснения в ресторане Вера уснула с желанием проспать сутки, а лучше неделю, так чтобы никто и ничто не тревожили. Разве что Пай. Ему можно, потому что он без нее пропадет. Она провалилась в сон и проспала так до утра. Никто ее не беспокоил. Оля тихонько вывела погулять спаниеля, покормила, и он снова улегся на подушку рядом с Вериной щекой. Сквозь рассвет в моторолке зажурчала мелодия из «Щелкунчика». Она все звучала и звучала, хотя Вера делала вид, что ничего не слышит. Она так сладко спала, что ей не хотелось протягивать руку и отключать въедливый звонок. В конце концов мобильный победил. Она приложила трубку к уху и сонно выдохнула: