— Вы совершенно правы, — спокойно отвечает Лера, разглядывая девушку, задавшую идиотский вопрос. Она уже давно привыкла к такому обывательскому интересу. — На этом портрете, который вы сейчас видите, изображена девочка, впервые в жизни надевшая настоящее, «взрослое» платье будущей королевы — гварда-инфанту. Только сейчас мы замечаем тяжелый наряд на корсете из китового уса и с многочисленными пышными нижними юбками, до этого лицо девочки царило в портрете и захватывало все наше внимание. Наряд, наверное, не очень удобен, тяжел, но она терпит. Откуда мы это знаем? Тому, кто внимательно смотрит на холст и вглядывается в лицо ребенка, откроется еще вот какая подробность: он увидит тоненькую жилку, бьющуюся у подбородка. Видите!..

— Да, действительно! Вон она! Такая тонкая, прозрачная!

— Не прозрачная, а голубенькая!

— Вблизи какая-то мазанина. Ты стань подальше! Вот отсюда все видно…

— Прелесть какая!

— Мы никуда не торопимся, можете рассмотреть картину с разных ракурсов, — благодарно говорит группе Лера. Пусть они познакомятся сегодня по-настоящему хотя бы с одним шедевром. Не беда! Зато они придут в музей еще и еще.

Лобоцкая удовлетворенно улыбается: она набрала уже достаточно материала для взбучки.

— Неля, — распоряжается она, — как только Аросева закончит экскурсию, сразу же скажи, что я вызываю ее к себе в кабинет. Поняла?

— Все поняла, Римма Карповна! Не беспокойтесь! Все передам обязательно!

Неля Михайловна боится и уважает начальство. Особенно Римму Карповну. Всем известно, руководит музеем вовсе не директор Никита Самсоныч, а она, Лобоцкая. Горячий, хоть из себя и представительный мужчина, но он только так, видимость одна. Вроде свадебного генерала. Премии, тринадцатую зарплату и отпускные получают под недреманным оком Риммы. Кого она невзлюбит, того штрафует и вычитает. Никто и пикнуть не может… Мысли свои Юдина никому не озвучивает. А вдруг заложат, здесь никому доверять нельзя!..

Вскоре Лера идет «на ковер», и вдохновенное выражение на ее лице меркнет. Она знает, зачем ее вызывает Лобок: наверняка устроить очередной втык. Римма со своим мерзким характером найдет к чему прицепиться.

Вера Лученко задумчиво наблюдает за Лерой Аросевой. Она и сама в точности не знает зачем, но идет вслед за ней через залы, через служебную часть, где находится экскурсионно-массовый отдел, пробегает летний дворик — маленький оазис с кустом сирени, шиповником и тремя скамейками, — и наконец поднимается во флигель, где располагаются все научные сотрудники. Тут находится и кабинет замдиректора по науке. Никто эксперта Лученко не останавливает.

Аросева вошла в крохотный кабинетик со старой казенной мебелью брежневских времен, с портретом президента над столом. Дверь она прикрыла недостаточно плотно. Напротив двери в коридоре остановилась Лученко.

— Я пригласила вас, Валерия Станиславовна… — начала Лобоцкая.

«Я пригласил вас, господа, — вспомнила Вера, — чтоб сообщить вам пренеприятное известие!»

— Ваша экскурсия не выдерживает никакой критики! — по-партийному, по-старосоветски пригвоздила Римма.

— Какой критики?

— Никакой, — отчеканила Лобоцкая.

И сразу перешла к фактам. Она включила диктофон и дала подчиненной прослушать фрагмент экскурсии.

— Вот вы цитируете Достоевского. А зачем, позвольте вас спросить? Ведь вы находитесь не в русском, с позволения сказать, музее. А в собрании западных и восточных произведений. Здесь намного уместней привести высказывание какого-нибудь европейского писателя. На худой конец, китайского философа. Хотя бы взять того же Конфуция! Могли бы поискать, покопаться, порыться в древней китайской мысли, процитировать что-нибудь из его изречений!

— Я пороюсь, непременно пороюсь! Я не против Конфуция, — закивала Лера.

«Сейчас она расхохочется этой стерве прямо в лицо», — подумала Лученко. Но Валерия еще сдерживалась.

— И потом. Почему вы начинаете экскурсию с цитирования Жванецкого? Он, насколько мне известно, не искусствовед, а сатирик. К чему тогда?

Не дождавшись ответа от молчащей Аросевой, замдиректорша после выразительной паузы продолжила добивать поверженную подчиненную:

— Вот вы так безумно восхищаетесь инфантой Маргаритой! Ведь восхищаетесь?

— Да. Я восхищаюсь этим произведением Веласкеса.

«Ну просто Жанна д’Арк разговаривает с инквизиторами за пять минут до костра», — сочувственно думает Вера.

— А согласно последним исследованиям ученых-генетиков, ваша инфанта Маргарита, это дитя Габсбургов, — плод патологического брака между родственниками! Вы разве не замечали в ее портрете следы вырождения?! Эти блеклые голубые глазки, этот выступающий вперед подбородок, заостренный чахоточный носик, эти светлые, тонкие волосики — типичная вырожденка! А вы дифирамбы поете! «Малышка, хрупкая девочка», сюси-пуси!

«Сейчас она не выдержит, — решила Вера. — Только терпеливый человек молча выслушивает вагон несправедливых замечаний. А потом взрывается. Верно говорят: берегись гнева терпеливого человека».

И действительно, Аросева в эту минуту подумала: «Почему бы не выдать Лобку наконец все, что я о ней думаю? Давно хочется… Только еще хочется остаться здесь работать. Долго-предолго, до самой старости. Конечно, не из-за тех смешных денег под названием „зарплата“. Какие в музее деньги? Если нормально питаться, их и на неделю не хватит. Никто, и особенно эта мегера, не верит, что можно работать не за деньги. Тем более сегодня, когда товарно-денежные отношения торжествуют над всем, когда никто ничего не делает даром. Никто! Ни пожилые, ни юные, ни богатые, ни бедные. Если кто чего и делает — все равно все время ждет, что его вот-вот отблагодарят. А я хочу работать в музее всю жизнь только из-за солнечного чувства внутри, где-то в районе сердца. Мне его хватает. Просто я здесь в своей стихии. Как в море Ихтиандр».

— Да что вы говорите?! — театрально всплеснула руками Аросева. Ее терпение лопнуло с треском, как первомайский шарик. Она порывисто сдернула зеркало со стены и, держа его перед лицом Риммы, процитировала: — «Эти блеклые голубые глазки, этот выступающий вперед подбородок, заостренный чахоточный носик, эти светлые, тонкие волосики — типичная вырожденка!!!» — Потом в сердцах треснула зеркалом об пол, аж осколки брызнули во все стороны. И выскочила из кабинета, хлопнув дверью.

Вера успела отойти в сторону и приняла деловой озабоченный вид идущей по коридору посетительницы.

— Простите, — обратилась она к Аросевой, — я тут немного заблудилась… Проводите меня обратно в музей.

Та молча кивнула и пошла вперед. Из двери выглянула Лобоцкая. Она уже открыла было рот, чтобы выматериться, но увидела свою подчиненную с экспертом Чепурного и сомкнула губы, отчего рот стал тонким, как лезвие.

5
ПРИВИДЕНИЕ ИЛИ АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ?

После экскурсии, с таким блеском проведенной Лерой Аросевой, в Испанском зале не осталось вообще никого, только у входа читала книгу одна из трех старушек, пожилая Маргоша. Стараясь не стучать каблуками по гулкому паркету, Вера прошлась вдоль картин. Не успела она сделать двух шагов, как в зал вошел мужчина с большим желтым ящиком и картонной папкой. Он поздоровался со смотрительницей, та кивнула, не отрываясь от чтения. Мужчина разложил свой ящик перед «Инфантой» Веласкеса, и стало ясно, что он — живописец, а ящик — мольберт. Присмотревшись, Вера поняла: художник копирует полотно. Интересно, как быстро он работает. Если ходит сюда каждый день, мог что-то видеть…