Вообще это был необычный вечер. Почему-то Валерию Борисовичу стали звонить разные знакомые. Первым проявился Владимир Егорович, который спросил, не желает ли Ладейников вернуться на факультет, и намекнул, что, кажется, освободилось место декана. Потом профессор Бродский стал с увлечением рассказывать, как задерживали Храпычева, которого сдала студентка Ермакова, случайно узнавшая о предложениях, сделанных отчисленным студентам новой секретаршей Хакимовой от лица декана. Оказалось, Ермакова караулила этот момент и сделала несколько снимков на камеру своего мобильного телефона. На них видно, как по коридору ведут закованного в наручники Храпычева, а следом его секретаршу без наручников. Студентка Ермакова уже разместила эти фотографии на сайте студсовета, сопроводив бредовыми комментариями. Рассказывая это, профессор Бродский смеялся. А Ладейникову вдруг стало жалко бывшего друга.
Потом позвонила Нина Храпычева. Про мужа она не сказала ни слова, а только сообщила, что подала на развод, что город ей надоел, и она, скорее всего, переберется к отцу в Комарово. А потом добавила: более всего ей бы хотелось жить на природе, встретить мужчину, что называется, с руками и завести с ним фермерское хозяйство.
– Могу познакомить с таким человеком, – пообещал Валерий Борисович.
Он ответил еще на несколько звонков, а потом отключил телефон.
Евгения Ивановна решила не засиживаться. Они с Виктором ушли, прихватив с собой Аню.
Ладейников с Леной убирали со стола, потом вместе мыли посуду и разговаривали.
– Я к тебе в Сабурово приезжал, – вспомнил Валерий Борисович. – Два дня приходил и стоял под дверью. Офис фирмы нашел, но он все время был на замке. Потом еще долго на что-то надеялся…
И тут Лена начала рассказывать в подробностях, что с ней произошло…
– Меня задержали в аэропорту, прямо на поле, как только сошла с трапа. Подошли трое и попросили следовать за ними. Я одному отдала багажную квитанцию, и он получил мой чемодан, когда меня уже в «воронок» впихнули. Доставили в следственный изолятор, и я даже не понимала почему. Думала, какая-то ошибка, перепутали с кем-то. А с утра начались допросы. Причем у следователя, который вел дело, не было никаких сомнений в том, что я преступница. Он требовал указать место, где я прячу деньги. Я же работала в фонде, который обещал людям квартиры по ценам, значительно ниже рыночных. Фонд так и назывался «Жилье-2000».
Внешне все выглядело как нельзя лучше. Люди сдавали деньги и надеялись, что в течение года получат квартиру вдвое дешевле, чем у застройщиков. Вроде так и получалось: фонд принимал деньги, на которые через сторонние организации закупались песок, цемент, арматура, кирпичи и прочие материалы. Все это поставлялось строительным фирмам, которые возводили дома, а в качестве оплаты выделяли фонду жилье. После сдачи домов квартиры должны были передаваться людям, которые внесли деньги. По документам все было законно, и все так и произошло бы, если бы эту операцию не придумал Леонид Евгеньевич Осин, который даже в учредителях фонда не значился. Пожалуй, только я и знала, кто за всем стоит, потому что именно я ему отдавала деньги.
Почти две недели я просидела в изоляторе, и вот Осин прислал мне записку, в которой говорилось, что мой арест – происки завистников и врагов, на суде ничего не будет доказано. К тому же люди уже начали въезжать в новые дома, и состава преступления в моих действиях ни один прокурор не усмотрит, да и самого события преступления не будет, потому что люди уже живут там, куда и предполагали въехать. Я же не знала тогда, что квартиры были проданы по два, а то и по три раза. Там же, в следственном изоляторе, я поняла, что беременна, и надеялась, что меня освободят под подписку…
На суд меня возили, когда я была уже на восьмом месяце. Страшно неприятно было: пострадавшие выступали один за другим, и каждый проклинал меня, буквально плевал в мою сторону, хотя все видели, что за решеткой сидит беременная двадцатидвухлетняя девчонка. Судили меня за мошенничество в особо крупных, за нарушение налогового законодательства, незаконное предпринимательство и за отмывание средств, нажитых преступным путем. Прокурор потребовал назначить наказание в виде пятнадцати лет с содержанием в колонии строго режима. Суд дал тринадцать. Про Осина я ни слова не сказала, как мне советовал адвокат, которого сам же Леонид Евгеньевич мне и подсунул.
Аню я родила в следственном изоляторе. Если бы это произошло на зоне, можно было бы надеяться на послабление режима и на то, что ребенка оставят при мне до поры до времени. А так Аню отобрали, меня же по этапу отправили в Мордовию…
В лагере я познакомилась с одной американкой из бывших наших, которая вернулась сюда делать деньги. Раскрутилась она на поставках в Россию залежалого товара. Помнишь, в начале девяностых у нас влет шли китайские кроссовки, спортивные костюмы, телевизоры устаревших моделей и видеомагнитофоны. Вот и попала американка под бандитскую крышу… Правда, осудили ее не за коммерческую деятельность, а за убийство. С бригадиром тех ребят она стала сожительствовать, а тому очень хотелось в Штаты уехать. Так хотелось, что парень не просто отбирал у подружки все деньги до копейки, но и бил ее нещадно. Однажды коммерсантка не выдержала – застрелила любовника из его собственного пистолета. За что и получила десятку. Звали ее Варварой, а по американским документам Барбарой Венджер. Профессию бухгалтера она освоила в Штатах, и мы с ней много беседовали о специфике нашего и американского бухгалтерского учета.
А потом к нам пригнали еще одну Варю, той и двадцати лет тогда не было. У нее вообще романтическая история. Познакомилась с предпринимателем, завязались отношения, любовь, даже жить вместе стали. Тот открыл на ее имя фирму, которая принимала деньги у населения, обещая высокие проценты. Но контора и года не проработала: предприниматель исчез вместе с деньгами. Взяли, разумеется, Вареньку, а того и след простыл. Но девушка и на суде думала, что любимый ее вытащит, и на зоне – получила Варя десять лет – еще на что-то надеялась. Потом поняла, что ее просто использовали и подставили, и стала мечтать о мести.
Надо ли говорить, как мы удивились и обрадовались, когда выяснили, что предал нас один и тот же человек – Леонид Евгеньевич Осин. Тогда мы и начали планировать то, что потом удалось осуществить.
Предложение Вари казалось мне полным бредом. Она хотела после освобождения поменять внешность и документы, снова познакомиться с Осиным, затем, уже зная слабые места и пристрастия мужчины, влюбить его в себя и каким-то образом обобрать, поскольку единственное, чем тот дорожит, это деньги. Меня не идея обобрать негодяя возмущала, а то, что Варя опять собирается вступать в любовные отношения с ним. К нашему планированию подключилась и Барбара Венджер. Поначалу-то она просто обучала нас языку, рассказывала об американском быте и разучивала с нами популярные песни. Варя даже в концертах самодеятельности вполне успешно выступала с репертуаром Барбры Стрейзанд.
Но я больше думала о дочке и том, что, когда я выйду, ей уже двенадцать будет. Захочет ли она со мной общаться? А вдруг кто-то ее удочерит? Или того хуже – удочерят иностранцы, как часто случается. Ведь в детском доме вряд ли вспомнят о матери, осужденной за корыстные преступления. Решила я пойти за советом к смотрящей. А та мне сразу и говорит: «Короче так, подруга. Мне скоро на волю, и на кичу я больше не хочу – шестьдесят лет уже, а на воле и половины из них не прожила. Как откинусь, поеду под Питер, там у меня домик от сестры двоюродной остался. Пока что сдаю его, так что мне кое-что и теперь капает, а еще заныкано у меня с полсотни косых зелеными. Так что твоей дочке у меня лучше будет. Не хлебать же ей век баланду приютскую. Подготовь мне бумаги на опекунство. Я знаю, к кому обратиться, чтобы мне не отказали и правильное решение без задержки приняли».