– Хорошо здесь, – улыбнулась бомжиха, укладываясь на дощатый помост. – Тепло и кормят. Так можно было бы всю жизнь балдеть. Плохо только, что мужика очень скоро захочется.
Соседки по камере молчали. Какие еще могут быть беседы, если и так почти всю ночь проговорили.
Время тянулось медленно. Никого никуда не вызывали.
Маша старалась не думать о том, что долгие годы ей предстоит провести вот так, в окружении несчастных и обиженных жизнью людей, которые будут рады самому ничтожному удовольствию на свете – комку каши и отсутствию дождя за окном. Когда теперь доведется увидеть маму и Андрея? Только на суде, вероятно. Мама, конечно, будет приезжать к ней в колонию. А захочет ли Бармин? Сколько ей дадут? Лучше об этом не думать сейчас. Скоро придет адвокат и все расскажет.
Она лежала на досках и смотрела в окно, где за решеткой блестело солнце и виднелся кусочек синего неба, на котором не хватило места для облаков.
Около полудня дверь открылась. На пороге появился полицейский и крикнул:
– Вербицкая, к следователю!
Бомжиха проснулась, села.
– Ох, такой сон видела… – сказала она и потянулась. – Будто я снова молодая, выхожу из отеля, а в лифчике у меня четыреста баксов и золотая цепочка. И никто меня не задерживает.
– Быстрее! – прикрикнул полицейский.
Бомжиха подошла к двери. Но тут в камеру заглянул следователь, который беседовал с Машей ночью. Он остановил бомжиху и позвал Машу:
– Мотылькова, на выход. Ничего не оставляйте здесь.
Маша вышла в коридор и обулась.
– Ну, как ощущения? – негромко спросил Холмогоров. – Совсем другая сторона жизни.
– Так и есть, – согласилась Маша. – Словно попала в поэму Некрасова «Кому на Руси жить хорошо».
– В каком смысле? – не понял следователь.
– Некрасов писал не о том, кому хорошо, а о том, кому живется очень плохо.
– Я из той поэмы только песню «Коробейники» помню, да еще «Жили двенадцать разбойников». Это ведь тоже оттуда?
– Не знаю, – ответила Маша. – Однако теперь убеждена, что в стране множество людей, которым нужна помощь. А ждать ее неоткуда.
– Хороших людей, готовых помочь, тоже немало, – возразил Холмогоров, – только они не на виду.
По коридору шли молча. Потом свернули на лестницу, поднялись на второй этаж и остановились у двери.
– Адвокат Иванов вас ждет, – сообщил следователь и распахнул перед Машей створку. – Заходите.
Иванов сидел за столом и крутил в руках шариковую ручку. Маша обернулась на своего сопровождающего, предполагая, что его присутствие при разговоре подследственной с адвокатом нежелательно. Но следователь вошел следом за ней, прикрыл дверь и показал Маше на стул возле своего стола. Она села и стала ожидать вопросов, полагая, что сейчас будет официальный допрос.
Холмогоров положил на стол ее мобильник, бумажник, золотую цепочку и ключи от машины.
– Больше при вас никаких ценных вещей не было? – спросил он.
– Больше ничего.
– Тогда забирайте. Нигде расписываться не надо. Нам позвонили и приказали отпустить вас.
– Под подписку о невыезде? – спросила Маша, чувствуя облегчение.
– Совсем. Вас никто не задерживал, вы ничего не совершали. Автомобиль ваш у нас во дворе, можете забрать. Ремонт, к сожалению, мы оплатить не можем.
Маша обернулась и посмотрела на Иванова.
– Толю Мышкина выпустят во второй половине дня, – сообщил он. – Я с утра поехал к прокурору города, который, как водится, не собирался меня принимать. Пришлось сказать, что дело касается покушения на его заместителя Порываева, а информацию эту можно доверить только его непосредственному начальнику. Проговорили полчаса. Меня попросили молчать, забрали все материалы. Я заверил, что копий у меня нет. Обманул, естественно, как раз копии и вручил прокурору города.
– Копии чего? – не поняла Маша.
– Во-первых, запись с того диска, что вы мне дали. У прокурора, когда он ее увидел, глаза на лоб полезли. Хотя в вашем деле и в деле Мышкина видеозапись ничем помочь не могла бы. Потом я начал показывать записи, сделанные в квартире Порываева. Но там смотреть вообще невозможно. Прокурор замахал руками и потребовал убрать этот ужас. А я его смотрел. Там куча эпизодов. Вообще, подобные записи по закону могут делать только работники оперативных служб, но она уже существует. И хотя добыта незаконным путем, полностью игнорировать ее нельзя, даже принимая во внимание, что нет заявлений от пострадавших детей или от их родителей. А вдруг заявления начнут поступать? Там двенадцать мальчиков от десяти до четырнадцати лет проходят. Среди них и тот, кого вы из машины Порываева вытащили. А видеозапись происшествия с вашим участием у въезда во двор прокурор просмотрел и убедился, что Порываев ложно обвинил вас в разбойном нападении на него, в стрельбе и в похищении денег.
– Что его ждет?
– Закрытый процесс, вероятно. Если доживет, конечно. Ведь может же проговориться на суде, назвать фамилии тех, кто его наверх вытащил, и сказать, почему они ему покровительствовали. Сейчас в больнице у его палаты пост выставили, но, боюсь, это не поможет: решеток на окнах нет.
– Вы думаете, кто-то может забраться к нему?
Иванов посмотрел на следователя, и тот, пожав плечами, ответил:
– Вероятно, прокурор, зная, что ждет его на зоне, сам покончит счеты с жизнью. Там шестой этаж как-никак. Или ему помогут это сделать. Вы же понимаете, как у нас не любят, чтобы такие люди давали показания, даже в закрытом для прессы режиме.
– А он наверняка думал, что ему все сойдет с рук, – сказала Маша. – Собирался вечно получать деньги с Кущенко и делать все что хочет.
Холмогоров покачал головой.
– В любом случае, денег ему было уже не видать. Этой ночью известный предприниматель Алексей Филиппович Кущенко был застрелен своим сыном Артемом. А заодно с ним убит судья Солодкин.
– Как вы сказали? – не поверила Маша.
Ей показалось, что она ослышалась.
– Солодкин, – продолжил следователь, – тоже весьма скользкая личность. К нему у нас, следователей, была масса претензий. Мы вкалываем, а он оправдывает заведомых негодяев… Вернее, оправдывал. Только в крайних случаях назначал условные или минимальные сроки. Артема Кущенко задержали, он пытался отстреливаться. Его ранили в плечо и ногу.
Адвокат поднялся и протянул руку Холмогорову.
– Спасибо, Коля. Мы пойдем.
– Я-то при чем? – удивился следователь. – Моей заслуги никакой. Благодарите тех, кто видеоматериалы подготовил.
– Кстати! – вспомнила Маша. – Вы сказали, что в квартире Порываева были камеры установлены. Кому же удалось это сделать? Ведь Мышкин говорил, что к прокурору не подобраться, в дом его проникнуть невозможно.