– А где ваша гитара? Или вы принесли с собой фонограмму с музыкой?
– Нет, не принесла, но могу сама себе на рояле аккомпанировать.
– Чего стоите тогда? – поторопил ее Поволоцкий. – Быстрее к роялю.
Соня подошла к роялю, опустилась на кругленький стульчик. Вдруг стало страшно, потому что она поняла – в эту секунду решается ее судьба. Именно сейчас у нее появилась возможность, единственный шанс все изменить, вырваться из этой жизни – из пропахшей борщами коммуналки, из комнаты, похожей на заплеванный проходной двор, из школы с постоянно разбитыми окнами, из грязных дворов, перекатывающих матерную брань и скабрезные анекдоты…
Соня взяла первые аккорды и запела:
Когда в саду все птицы замолчали
И скрылся день за облаком мечты,
Взошла луна – сестра моей печали
И в дальний путь опять собрался ты.
Лишь фонари – бессонные зеваки,
Завоют вслед бродячие ветра.
Проходит жизнь – нелепая во мраке,
В бессильном ожидании утра.
Я буду ждать твоих шагов неспешность.
И, утомленный ласками другой,
Вернешься ты, придешь как неизбежность,
Как первый луч восхода за рекой.
Пусть будет так, пусть будет то, что будет!
Довольна тем, что было и что есть!
Пускай тебя другая ночью любит,
Но днем…
– Стоп, стоп, стоп! – закричал Игнатий Поволоцкий. – Это что за отстой?
– А по-моему, хороший блюз, – сказала Евдокия Шмакова, – исполнение неплохое. А из чьего это репертуара? Это из ранней Пугачевой?
Соня поднялась с круглого стульчика и шагнула к столу.
– Это я сама сочинила.
– Как сама? – удивилась Шмакова.
– Я же сказал – отстой, – поморщился Поволоцкий, но посмотрел на Соню внимательно.
Шмакова наклонилась к нему и стала что-то шептать. До Сони донеслось только:
– Надо брать… Голос чистый… Посмотри, какая фактура!
Игнатий Поволоцкий стал рассматривать Сонины ноги, а потом взглянул на листок бумаги перед собой:
– Как вас?.. Ах да, Соня. Вы сейчас пройдете вон в ту комнатку… – Он показал пальцем на дверь в углу зала. – Вот с этим человеком… – И он показал на третьего сидящего за столом. – Он запишет все ваши данные и договорится о дальнейших действиях.
В маленькой комнатке они опустились на диван, и человек представился:
– Меня зовут Иван Афанасьев. Я – продюсер.
Он достал блокнотик и стал задавать вопросы.
– Ты работаешь или учишься?
– Учусь в одиннадцатом классе.
– Где училась петь? С кем живешь? Кем мама работает?..
Афанасьев записывал. Соня отвечала на вопросы, чувствуя, как радость переполняет ее: кажется, она понравилась. Иначе зачем продюсер так подробно интересуется ею? Настоящего продюсера она видела впервые в жизни, но боялась поднять глаза, чтобы рассмотреть его получше.
– Сегодня в восемь вечера приходи в гостиницу «Русь», – сказал продюсер. – Я тебя у входа встречу. А сейчас извини, работы много.
Соня вышла на улицу. Тут же на нее налетела толпа. Впереди всех была истерзанная Машка Коростылева с разбитой губой и фонарем под глазом. Почему-то рядом оказались еще три девочки из их класса. «Волков» нигде не видно.
– Ну как? – раздались голоса. – Очень мучают?
– А че так долго тебя мурыжили? – спросила Костыль.
– У них перекур был, – соврала Соня. – А потом сразу сказали, чтобы домой шла.
– Правда, что ли? – не поверила Машка и заорала: – Не, вы все слышали, а? Им даже Мармеладова не понравилась!
Соня пошла домой, пыталась сдерживать сердце, колотившееся в бешеном ритме. Шла быстрым шагом, а потом побежала. Но торопилась зря. Дверь в комнату была заперта. Из-за двери доносились скрипы пружинного матраца и вскрики матери.
Соня прошла на кухню, открыла крышку стоявшей на плите кастрюли, в которой должен был быть приготовленный с вечера рыбный суп. Но в кастрюле оказались лишь рыбьи кости и несколько окурков. На подоконнике лежала потрепанная книга «Собор Парижской Богоматери». Обложки нет, окончание книги тоже оторвано. На пожелтевшем от времени титуле стояли расчеты за использованное коммунальное электроснабжение – кому сколько платить. Соня начала читать книгу, но вскоре в дверь позвонили. Это прибежала Машка Коростылева.
– Я тоже прорвалась, – сообщила она.
И второй синяк служил наглядным подтверждением этому.
– Ты представляешь, какие сволочи эти москвичи: я им пою, а они: «Достаточно!» А я все равно продолжаю, только еще громче! Они мне опять: «Хватит!» А я уже во всю мощь. Короче, они милицию хотели вызвать, гады! А Юрка Петухов из параллельного тоже проскочил. Ему рубашку порвали. Так он сказал, что слышал, как эти между собой говорили, что пора завязывать: на весь город – всего одна девочка достойная. Во гады! Еще бы эту дрянь найти, которая достойная, – я бы ее…
– Пойдем погуляем, – предложила Соня.
До восьми вечера времени была уйма.
К гостинице «Русь» Соня пришла за сорок минут до назначенной встречи. Сначала сидела в скверике возле гостиницы, а когда начал накрапывать дождь, перебралась на крыльцо под козырек. В восемь попыталась проникнуть в холл, но ее не пустили. В половине девятого сквозь стеклянные двери Соня увидела продюсера, который вышел из зала ресторана и направился к лифту. Но потом Афанасьев, видимо, что-то вспомнил и повернул ко входу.
Соню пропустили, они пошли к лифту, и продюсер спросил:
– Может, ты голодная?
– Спасибо, но я уже поела сегодня.
– Ну и правильно. Чего время зря терять!
Они поднялись на этаж и вошли в номер. Соня осталась на пороге, потому что в номере была неубранная постель и везде были разбросаны мужские вещи, а на столе и под столом стояли бутылки.
– Ты проходи, – махнул рукой Афанасьев, – что столбом стоишь?
Соня зашла и села в кресло напротив продюсера. На столе оказалась открытая бутылка шампанского, наполовину уже опустошенная.
– Шампанского выпьешь? – предложил продюсер.
– Я совсем не пью, – покачала головой Соня.
– Значит, мне больше достанется, – обрадовался Афанасьев.
Он наполнил стакан, выпил шампанское тремя булькающими глотками и сказал:
– Короче, так. Ты вроде понравилась, но половинка на половинку. Фифти-фифти. Теперь все только от меня зависит. А я не знаю, какое решение принять. Ты вроде симпатичная, голос у тебя есть, но ты не отесана для шоу-бизнеса. Тебя готовить – большие деньги вкладывать.
– Но ведь «Фабрика звезд»… – начала Соня.