— Боже мой, Игорь! — воскликнула Наташа. — Нашел что человеку рассказывать. Смотри, Игорь, Ирина Анатольевна даже побледнела. Вы не беспокойтесь, — сказала она мне, — у нас ничего подобного не бывает. Пойдемте, кстати, посмотрим наш цех.
По стерильно чистому, точно в хорошей больнице, коридору мы прошли в то самое кубическое, без окон здание, пристроенное к жилому дому, которое я видела, рассматривая особняк снаружи. Мы все трое надели белые халаты, тапочки, а на голову колпаки и стали совсем похожи на персонал больницы. В цеху было холодно, и я непременно начала бы дрожать, если бы не только что выпитый горячий чай и съеденные сырки. Открыв тяжелую стальную дверь, меня пригласили войти в святая святых — в то место, где стоял станок, делались сырки.
Прежде я думала, что так могут сверкать только хирургические операционные. Стены были выложены белоснежным кафелем, потолок и пол выкрашены белой водонепроницаемой краской, посреди огромной комнаты блестел хромированными деталями станок. Ничего не понимая в технике, я различала их, лишь догадываясь об их назначении: круглую бочку смесителя, ленту транспортера, какие-то трубочки, воронки. Рядом со станком стояли во множестве тазы, ведра, чаны с ингредиентами. Все это сверкало чистотой и аккуратностью. В противоположном от входной двери углу находился стол готовой продукции, черно-коричневые, уже в шоколадной глазури, сырки стопками лежали там на блестящих эмалированных подносах. А рядом — другие сырки, уже запечатанные в пеструю блестящую обертку. Листы этой обертки хранились в картонной коробке рядом со столом, а в углу стоял упаковочный станок. Как видно, все процессы были механизированы.
— Вот это наш цех, — сказал Игорь с гордостью, казалось, довольный произведенным на меня впечатлением. — Как видите, у нас везде чистота и порядок, потому что, сами понимаете, они в деле производства продуктов питания — залог здоровья покупателя. Малейшая грязь в кондитерском цехе, малейшее нарекание со стороны клиентов, заболит живот у покупателя — и прощай репутация. Замучают комиссиями, проверками — и прогореть недолго.
— Они у них и так болят, животы-то, улыбнулась Наташа. — Люди то и дело ими объедаются, нашими сырками. И тогда в первую очередь на нас жалобы: некачественный продукт. Однако я без ложной скромности скажу: вид нашего цеха на любую комиссию производит впечатление. Сколько их к нам сюда ходило, ни одна замечаний не сделала, писали в заключении: производство соответствует санитарным нормам.
— Ну да! — согласилась я. — Есть надо меньше, и живот болеть не будет.
Я глянула на часы и ахнула: уже третий час. Как быстро летит время в гостях у хороших людей!
— Значит, так, Наташа, — сказала я, переходя на деловой тон, — слушайте меня внимательно! Относительно участия в нашей сегодняшней программе вы предупреждены, и, как я понимаю, возражений нет. Верно?
Наташа смущенно улыбнулась и кивнула в ответ.
— Тогда так, — продолжала я, — то, что вы рассказали мне сейчас, очень важно. Скорее всего вам придется все это повторить перед камерами. Так что будьте готовы. Далее: вот список вопросов. — Я вытащила его из своей сумочки и подала Наташе. —Не хочу никого обижать, но мышление наших телезрителей достаточно стереотипно, и вопросы они задают примерно одни и те же. Вот их список. Просмотрите их, продумайте ответы, даже постарайтесь проговорить их вслух — вообразите, что вы уже на передаче. Знаете, потом, перед камерой, от этого чувствуешь себя легче и уверенней. Не придется подыскивать нужные слова. Поверьте мне: это старое правило каждого телеведущего.
Наташа углубилась было в чтение вопросов, но я остановила ее, осторожно тронув за руку:
— Еще одну минуту внимания. Эфир у нас в половине седьмого, но я вас жду в телецентре ровно в пять часов. Это понятно? Пожалуйста, не перепутайте время. Мы в студии с вами еще немного побеседуем, обсудим эти вопросы. Платье наденьте самое яркое, какое лучше всего смотрится. А вот с лицом ничего не делайте — для телевидения нужен совсем особый макияж, самой вам такого не сделать. У нас великолепный визажист, Елена Викторовна, она вас сделает еще красивее. Все запомнили? Ну вот и отлично, а мне пора бежать. Встречаемся в пять на телецентре, не забудьте! И я поспешила к выходу.
* * *
Я выскочила на улицу, и калитка гостеприимного особняка с грохотом захлопнулась за моей спиной. В этот момент маршрутка со счастливым номером тринадцать как раз отъезжала от остановки, и мне ничего не оставалось, как помахать ей вслед. Я грустно вздохнула: вечно мне не везет с этим транспортом! Какая-то серебристо-серая «девятка», скрипя колесами об асфальт, сорвалась с места и промчалась куда-то у меня перед носом. Я пожала плечами, глядя ей вслед: вот делать людям нечего, гоняют как полоумные…
Я вздохнула: эти маршрутки ходят крайне редко, следующую надо ждать минут двадцать. А тут, я знала, недалеко ходит трамвай в центр города. Поэтому, посетовав на судьбу, я покорно потащилась пешком к трамвайной остановке по неширокой тихой улочке без тротуара, зажатой между крохотными деревянными домиками с такими же крохотными участками-садиками вокруг них.
«Ну что ж, прогуляемся!» — решила я. Надо же хотя бы изредка вспоминать, например, что теперь весна на дворе, холодный и ветреный март месяц подходит к концу. День сегодня хоть и солнечный, но холодный, ветер налетает порывами, пронизывая насквозь. Низко над головой висят белые, точно из снега, облака, солнце то и дело скрывается за них. Но когда ветер стихает и солнышко, выглянув из-за облака, пригревает, ощущение весны полное. Под влиянием света и тепла пробуждается природа, мой нечуткий нос городского жителя и тот ощущает своеобразный, терпкий запах — внутри могучих стволов деревьев началось сокодвижение. И это так блаженно приятно — среди забот и нерешенных проблем текущей жизни вдруг найти островок тихой солнечной природы и ощутить, что, несмотря ни на что, на дворе весна.
От моих лирических размышлений меня отвлек шум приближающейся сзади машины. Мне посигналили, и, обернувшись, я увидела зеленую «Газель» — полуфургон и Игоря Горелова за рулем. Я махнула ему рукой, увидела, как он улыбнулся мне в ответ, но «Газель» быстро, не останавливаясь, промчалась мимо меня, обдав холодным, вперемежку с пылью и выхлопными газами воздухом.
Вот, подумала я, уже помчался куда-то по своим делам. Мог бы, между прочим, и остановиться и подбросить меня до трамвая. А, ну да бог с ним! Дойду и сама пешком, тут недалеко. Лишние десять минут на свежем воздухе никому не навредят. Тем более что на дворе весна, а весной — неважно, сколько тебе лет, — подступает к груди странное, непонятное чувство, нападает необычное, одновременно радостное и тоскливо-печальное настроение. Хочется послать куда-нибудь подальше все свои дела, выкинуть из головы заботы, проблемы, бесцельно бродить по залитым солнечным светом улицам и прислушиваться к рождающимся, точно всплывающим из подсознания неясным мыслям и образам, желаниям и стремлениям, часто совершенно невероятным и фантастическим.
Весной вдруг начинает казаться, что все твои будничные дела — чепуха и бред, никому не нужное пустое времяпрепровождение. Возникает непонятная, неясная тоска по чему-то несбывающемуся, но необыкновенно прекрасному, чего никогда не случится в твоей серой, тусклой, обыденной жизни. Хочется вдруг великой, всепоглощающей страсти, и становится грустно оттого, что знаешь: ничего такого никогда с тобой не произойдет. Или какой-нибудь страшной и опасной, но невероятно прекрасной авантюры… И с тоской вздыхаешь, потому что знаешь, что приключения и авантюры перешли теперь в виртуальный мир фильмов и романов, создаются фантазией их авторов, а в реальной жизни ничего подобного не имеет места. Все это весна, конечно, я знаю. Весна на всех людей действует подобным образом. И странные мысли в голову лезут, и чудные желания возникают. Ну и что теперь делать, если это весна? Ехать срочно в Австралию, где сейчас как раз осень, и все подобные мысли забыть до сентября месяца?