Однако немец успел прислать своих людей, дабы поприветствовать киевского князя, и был приглашен в дом. Явился он в сопровождении пышной свиты и преподнес князю и всей его семье подарки: двух отличных коней, пару выученных охотничьих соколов, красивые византийские ткани и дорогие, шитые золотом и жемчугом наряды. Вид их поразил киевлян: подаренные платья весьма заметно отличались от того, к чему они привыкли, что носили сами и видели на иноземных гостях. Елисава и Предслава развернули женское платье из ярко-синего шелка, но даже не сразу поняли, где у него верх, а где низ. Оно решительно не походило на византийские столы, прямые и широкие, в которые были одеты они сами, их родители и большинство бояр.
— Это называется блио, — пояснил герцог Фридрих. — Новое платье, которое теперь носят при всех христианских дворах.
Беседа велась при помощи толмача. Баварский герцог, о котором девушки так много думали, оказался человеком уже не молодым, лет сорока, среднего роста, внешности если не внушительной, то весьма изысканной. Его волосы, к удивлению подстриженных по византийскому образцу русов, спереди были обрезаны совсем коротко, зато сзади свисали длинными прядями, завитыми в спирали, а в длинную бороду были вплетены золоченые шнуры. Одет он был почти в такое же блио, как то, что преподнес в подарок, только красного цвета и с голубыми рукавами. Верхняя часть платья плотно облегала грудь и плечи благодаря шнуровке по бокам, а нижняя, гораздо шире скроенная, имела вид юбки с клиньями, тоже голубого цвета. Из-под длинного подола виднелась нижняя рубашка тонкого льна удивительно красивого цвета — нежно-золотистого с розоватым отливом, какой дает шафран. Подол ее был заложен в бесчисленные мелкие складочки и вился при каждом движении. На груди герцога сверкали золотые цепи, на одной из которых висел маленький образок из резного агата, руку обвивали четки из сердолика с золотым узорным крестиком, а красный сафьяновый кошелек у пояса был украшен жемчужным шитьем и несколькими золочеными бубенчиками. К пестроте и блеску дорогостоящих нарядов киевская знать привыкла, но одеяние герцога Фридриха придавало ему довольно женственный вид, так что девушки старались подавить улыбки, а мужчины хмурились.
Свита герцога выглядела почти так же, но при этом еще забавнее: у некоторых верхняя и нижняя части блио были сшиты из ткани разных цветов, с пестрыми рукавами и клиньями, так что младшие княжеские дети давились от смеха, глядя на это.
— А почему они не скачут? Когда будут скакать? — Восьмилетний Вячко дергал княгиню Ингигерду за руку, думая, что пришли скоморохи.
Однако герцога Фридриха произведенное впечатление не смутило и даже доставило удовольствие. Было видно, что немец гордится собой, и на лице его отражалась не заносчивость, а скорее добродушие: он сам радовался своей красоте и был доволен, что может ею же доставить удовольствие другим.
— Теперь нигде уже, разве что в самых отдаленных местах, не шьют старинных гонелей и камизий, — рассказывал герцог, обращаясь к дочерям и жене Ярослава, твердо рассчитывая на то, что им это интересно. — Одежду старого покроя донашивают самые бедные рыцари, получившие ее в наследство от отцов и дедов. Благородные люди, располагающие достойными средствами, теперь приказывают изготовить шенз и блио. — Он снова огладил рукой собственную фигуру. — В холодное время на шенз надевают дублет или пелиссон, с прослойкой из меха, а поверх блио можно носить гамбизон — его исключительное тепло и удобство способствует тому, что знатные люди надевают его как в обычной жизни, так и в военных походах.
Князь Ярослав с легкой усмешкой следил за этой поучительной беседой, но не вмешивался. Ему нужно было понаблюдать и понять, что представляет собой гость, а потом уже слушать, с чем тот явился в Киев. Не рассуждать же о гамбизонах, в самом-то деле!
— Из старинной одежды еще остаются в употреблении шапы и шазюбли, — продолжал Фридрих, в глазах Елисавы и Предславы и впрямь уловивший большое внимание. Но если Предславу действительно живо увлек рассказ о новой одежде, то Елисава главным образом пыталась понять, есть ли у него за душой что-то кроме этого. — О, дорогие девы, если бы вы могли видеть шап моего дорогого брата, герцога Генриха! Он изготовлен из атласа ярко-синего цвета, подобного ночному небу, и подобно звездам на нем сияют вышитые золотом знаки всех зодиакальных созвездий. Ведь король, благодаря своему положению среди людей, олицетворяет ночное светило, в то время как Папа Римский является олицетворением божественного солнечного света.
Слушая его, Елисава вдруг с досадой подумала: немец уже приехал и рассказывает им тут о звездном небе, а Харальд так никого и не прислал. И до вечера, когда Фридрих отбыл на Немецкий двор, никто от него не приехал. Зато все варяги из дружины и в этот день, и на следующий где-то пропадали и возвращались поздно — пьяные и довольные. По городу начали ходить новые рассказы о Харальдовых приключениях. Князь Ярослав был мрачен, а княгиня Ингигерда выглядела удивленной.
— Казалось бы, у Харальда нет в этом городе людей ближе, чем мы! — заметила княгиня однажды. — Мы приняли его как родича, когда он в этом нуждался. И ему следовало бы быть повежливее с нами!
— Наверное, Харальд приехал совсем больным и у него отнялись ноги! — сказала Елисава Бьёрну, встретив его вечером у крыльца.
— У него здоровья хватит на десятерых! — успокоил ее Торкель Скальд. — Если кто-нибудь когда-нибудь привозил в Киев такие здоровые и сильные ноги, то это Харальд!
— В твоих словах звучит явный намек! — насмешливо произнесла Елисава. — Уж не пришлось ли ему бежать из Византии, крепостью ног спасая себе жизнь?
— Сбежал он из-за той девушки, Марии… — начал было Торкель, но Бьёрн пихнул его локтем.
— Какой еще Марии? — с тихой угрозой спросила Елисава. — Той, о которой тогда болтал Ульв?
— Это все пустое, Эллисив! — утешил ее Бьёрн. — Ничего такого не произошло. Я имею в виду… Он же не взял ее с собой, хотя мог бы. А значит, он все-таки верен тебе и хочет жениться на тебе.
— Отлично! — язвительно отозвалась Елисава. — Вот только не знаю, хочу ли я выйти за него. Уж не потому ли он три дня не показывается нам на глаза, что от любви робеет и смущается?
Оба варяга засмеялись.
— О таком человеке, как Харальд, ничего нельзя знать наверняка, — сказал Бьёрн и развел руками. — Но я думаю, что ты хорошо сделаешь, если наденешь свое самое красивое платье… если, конечно, его мнение для тебя еще что-то значит.
— Не думаю, — фыркнула Елисава. — Если он не торопится нас повидать, то и мы не будем перебирать все наши платья в надежде, что солнце его бесстыжих глаз озарит наш убогий дом!
С этими словами она повернулась и ушла. В глубине души княжна надеялась, что оба верных воина немедленно пойдут к Харальду и передадут ему ее слова.
В толпе мелькнуло озабоченное лицо норвежца Ивара, за ним проталкивались Гудлейв и Альв. Но Елисава быстро поднялась по лестнице, чтобы не встречаться с ними. Ее сейчас совсем не тянуло разговаривать с посланниками норвежского конунга Магнуса. Ей было бы легче, если бы она точно знала, чего хочет. Но она не могла ни на что решиться. Магнус наверняка был бы неплохим мужем — они знают друг друга, он уже конунг, а с двумя вздорными старухами она как-нибудь справилась бы, недаром же она знатностью рода превосходит их обеих! Ее судьба была бы устроена вполне приличным образом. Харальду в этом смысле нечем похвастаться, но почему-то при мысли о нем у Елисавы захватывало дух. Казалось, будто несешься с высокой горы на санях, — и жутко, и весело.