Монах вздохнул и бросил взгляд на покрытое простыней неподвижное тело.
— Сударь, — не унимался слуга. — Хозяин велел умолять вас во имя Господа Бога нашего, представителем коего вы являетесь на земле, как можно скорее прийти к нему!
— Однако я бы не хотел оставлять тело моего бедного друга, — отвечал монах.
— Святой отец! — вмешался Сальватор. — Мне кажется, живые нуждаются в ваших утешениях еще больше, чем мертвые — в ваших молитвах.
— Не угодно ли вам, чтобы благочестивый и сочувствующий вашему горю человек остался здесь? — подхватил Жан Робер. — В таком случае, я к вашим услугам.
— Сударь, что я скажу хозяину? — продолжал настаивать слуга.
— Передайте, что я следую за вами, друг мой.
— О, благодарю вас!
— Кого мне спросить?
— Господина Жерара.
— Улица? Номер дома?
— Ах, сударь, дом вам покажет первый встречный — мой несчастный хозяин был добрым ангелом здешних мест.
— Ступайте, — отпустил его монах. Слуга поспешил уйти.
— Вы обещаете, что побудете здесь до моего возвращения, сударь? — спросил Доминик у Жана Робера.
— Вы застанете меня на этом самом месте, святой отец, — подтвердил поэт. — Я посижу возле кровати.
— Нет ли у вас для меня каких-либо поручений? — спросил Сальватор. — Я сделаю все, что в моих силах.
— Принимаю ваше предложение, сударь. Ведь вы сказали, что, я могу вами располагать?
— Пожалуйста!
— Коломбан поручил мне позаботиться о том, чтобы его похоронили вместе с любимой. Провидению было угодно спасти девушку. Я, стало быть, не могу исполнить волю своего друга. Кроме того, его тело необходимо как можно скорее убрать с глаз бедняжки Кармелиты; я решил сегодня же, в четыре часа, отправиться в Бретань… Там ждет отец: он имеет право проститься с сыном и может рассчитывать на мои утешения.
— В четыре часа в конце деревни, святой отец, вас будет ждать почтовая карета, в ней — дубовый гроб с телом Коломбана; все формальности я берусь уладить сам. Вам останется сесть в карету и — в путь.
— Я беден, — признался монах, — моих денег едва хватит на дорогу мне одному; как же я смогу?..
— Не беспокойтесь, святой отец, — прервал его Сальватор, — все расходы будут оплачены по возвращении.
Монах подошел к кровати, приподнял простыню, поцеловал лоб Коломбана и вышел.
Спустя несколько минут появился г-н Жакаль.
Он приблизился к двум друзьям, остановился, расставил ноги, покачался, сунув руки в карманы, и обратился к Жану Роберу с вопросом:
— Вы поэт?
— Так, по крайней мере, утверждают.
— Вы, как поэт, верите в Провидение, не так ли? — продолжал полицейский.
— Да, сударь, имею смелость в этом признаться.
— Да, смелость не помешает! — крякнул г-н Жакаль, доставая из кармана табакерку и в ярости поднося к носу одну за другой несколько щепоток табаку.
— К чему вы это говорите?
— А вот взгляните на это письмо!
Он вынул из кармана письмо и показал его Жану Роберу, не давая, однако, в руки.
— Что за письмо? — спросил Жан Робер.
— Оно пришло вчера вечером, — сообщил г-н Жакаль, — на нем кое-кто заботливо написал два слова: «Очень спешно»; почтальон вручил его в конце деревни садовнице Нанетте, а та унесла в кармане с собой в Париж. Если бы письмо прочитали вчера вечером те, кому оно адресовано, здесь были бы не покойник и отчаявшаяся девушка, а двое счастливцев. Читайте!
И он протянул письмо Жану Роберу. Тот развернул его и прочел:
«Дорогой Коломбан! Дорогая Кармелита!
Вы, верно, будете счастливы, когда увидите это письмо своего друга Камилла Розана, а не его самого?
Я так и слышу, как вы кричите:» О наш добрый, наш славный Камилл!»
Послушайте, дорогие мои! Вот что мне пишет один соотечественник, которому я в свое время рассказывал о своем намерении жениться на Вас, Кармелита:
« Дорогой Розан! Твои друзья живут как голубки, не разлучаясь ни на мгновение; они не просто любят друг друга, я бы сказал: они друг друга обожают!
Думаю, ты чрезвычайно их смутил бы своим появлением.
Прояви величие Александра, уступившего Апеллесу свою любовницу Кампаспу.
Я не говорю тебе: «Уступи Коломбану свою любовницу Кармелиту»; я бы сказал так: «Неразлучай любящие сердца, созданные одно для другого!»«
Вот, дорогой Коломбан, что мне пишет мой соотечественник.
Я давно знал, друг мой, что ты любишь Кармелиту. Теперь я узнал, что и Кармелита тебя любит. Есть и еще кое-что (ты мне об этом говорил, и я тебе верю): ты скорее умрешь, чем нарушишь данную клятву относиться к Кармелите как к сестре.
Я не хочу твоей смерти, милый Коломбан. Вот почему я возвращаю тебе твое слово, как и Кармелите.
Будь же счастлив, Коломбан! Если твоя жертва была тебе в тягость, ты вправе получить самое большое возмещение, какое я в силах тебе предложить: в минуту прощания с Кармелитой навсегда я чувствую, как сильна моя любовь к ней.
Так как мне необходимо задушить в сердце эту любовь и положить между нами непреодолимую преграду, я вчера вечером женился и сегодня утром пишу это письмо в своей комнате новобрачных.
Прощай, дорогой Коломбан! Прощай, дорогая Кармелита! Желаю вам счастья: вы его заслужили. Я готов признаться в своей слабости и даже трусости… Впрочем, я уверен, что эта новость обрадует вас обоих, особенно Кармелиту.
Ваш друг
Камилл Розан».
— Ну как? — спросил г-н Жакаль, забирая письмо. — Что вы на это скажете, господин Жан Робер?
— Очень это печально! — вздохнул молодой человек.
— Верите ли вы по-прежнему в Провидение?
— Да —
— Провидение, господин Жан Робер… — продолжал г-н Жакаль, набивая нос табаком, — хотите, я вам скажу, что это такое?
— Сделайте одолжение! Впрочем, я все равно в него верю.
— Так вот, дорогой господин Робер, Провидение — это хорошо отлаженная полицейская машина. Едемте в Версаль и попытаемся найти невесту школьного учителя…
А теперь, если бы читателю вздумалось вслух задать вопрос, который Жан Робер шепотом задал Сальватору, когда провожал комиссионера с Железной улицы и полицейского с Иерусалимской улицы в Версаль, а сам, верный данному обещанию, остался у тела Коломбана, — итак, если бы читателю вздумалось узнать, каким образом г-н Жакаль мог в половине восьмого утра знать, что происходило в Ба-Мёдоне с полуночи до пяти часов того же утра, мы сумели бы ответить на этот вопрос.