— Установить факт смерти оказалось делом несложным: из пистолета был произведен выстрел в упор, половину черепа снесло, а то, что осталось — обгорело. Таким образом, смерть пришлось констатировать, основываясь скорее на письме, чем на опознании трупа, изуродованного до неузнаваемости.
— Я полагаю, Вальженезов оповестили о том, что произошло?
— Я лично отправился к ним с этим известием и копией протокола.
— Очевидно, и известие и протокол произвели на них сильное впечатление?
— Да, сударь мой, сильное: они очень обрадовались.
— Понимаю, само существование этого молодого человека их беспокоило!
— Они попросили меня позаботиться о похоронах, вручили пятьсот франков, чтобы все было сделано в лучшем виде…
— Ах, какие благородные родственники!
— … и сказали, чтобы я принес им копию протокола о захоронении, как до этого вручил им копию протокола о самоубийстве.
— Что вы, надеюсь, и исполнили, господин Жакаль?
— Могу сказать, что все сделал по совести: проводил катафалк на кладбище Пер-Лашез, приказал на моих глазах опустить гроб в землю, купленную навечно, и положить на могиле камень, на котором написано только одно слово: «Конрад». Потом я сходил к господину маркизу де Вальженезу и сказал, что он может быть спокоен до второго пришествия: вероятно, с племянником он теперь увидится только в Иосафатовой долине.
— И в этой уверенности все семейство пребывает по сию пору, считая себя в полной безопасности? — уточнил Сальватор.
— А чего им бояться?
— Э-э, на свете случаются удивительные вещи!
— Да что может случиться?
— Дорогой господин Жакаль, мы уже в Ба-Мёдоне; будьте добры остановить карету.
Господин Жакаль подергал за шнур, подавая кучеру знак остановиться.
Кучер натянул вожжи.
Сальватор распахнул дверцу и вышел.
— Прошу прощения, — заметил г-н Жакаль, — вы не ответили…
— Что вы хотите узнать?
— Я спросил: «Что может случиться?»
— По поводу Конрада?
— Да.
— Что ж, господин Жакаль, может так случиться, что Конрад не умер и, следовательно, ему незачем ждать второго пришествия — господин маркиз де Вальженез может встретить его не только в Иосафатовой долине… Прощайте, дорогой господин Жакаль!
Сальватор захлопнул дверцу, оставив полицейского в таком замешательстве, что должен был сам приказать кучеру:
— На Иерусалимскую улицу!
В то время как г-н Жакаль собирался с мыслями, нюхая табак, и пытался разгадать загадку, которую задал ему на прощание Сальватор, а лошади снова скакали крупной рысью к Парижу, Сальватор отправился за Жаном Робером в дом умершего.
Как раз в эту минуту Кармелита начала понемногу приходить в себя, и три подруги, не отходившие от нее ни на шаг, исполнили печальную необходимость: сообщили ей роковое известие.
Доминик четверть часа назад уехал в Пангоэль, увозя с собой тело Коломбана.
Людовик оставил точное предписание, как ухаживать за Кармелитой, и отправился домой на улицу Нотр-Дам-де-Шан, пообещав навестить больную на следующий день.
Жан Робер поджидал Сальватора, чтобы вместе с ним поехать в Париж.
Последуем за тем из персонажей, которому в этот день еще предстоят приключения, то есть за Людовиком, а к остальным вернемся позднее.
Чувствуя некоторую тяжесть в голове после бессонной ночи, Людовик решил пройтись до Парижа пешком.
Путь от Ба-Мёдона до улицы Нотр-Дам-де-Шан лежал через Ванвр.
И вот Людовик не спеша шел по деревне, как вдруг перед домом, куда несколько раньше мы сопровождали одного из наших героев, он увидел толпу: человек пятьдесят мужчин, женщин, детей; стоя на коленях, они молились со слезами на глазах и просили у Господа чуда: вернуть жизнь добрейшему, честнейшему, добродетельнейшему г-ну Жерару, которого по возвращении из Бельвю пришел причастить кюре из Ба-Мёд она.
Такое увидишь не часто; Людовик остановился и обратился к безутешным крестьянам с вопросом:
— Кого вы оплакиваете, друзья мои?
— Увы, мы оплакиваем нашего благодетеля, — отвечал один из них.
Людовик вспомнил, что из Ванвра действительно приходили за аббатом Домиником, чтобы он принял исповедь умирающего.
— А, вы, верно, плачете по господину Жерару?
— Да! Он друг всех несчастных, благодетель всех бедняков!
— Он умер? — спросил Людовик.
— Нет еще. Но после разговора с монахом этот достойный человек почувствовал такую слабость, что послал за святыми дарами, и сейчас господин мёдонский кюре его причащает.
— Увы, это так! — хором подхватили крестьяне, еще громче рыдая и охая.
Людовик под маской скептика скрывал почти женскую чувствительность. Слезы его тронули, и он сам был готов расплакаться.
— Сколько лет больному? — спросил он.
— Не больше пятидесяти, — ответил один из крестьян.
— Зачем милосердный Господь забирает его у нас так рано, а стольких злодеев оставляет на земле! — подхватил другой.
— Да, пятьдесят лет, в самом деле, не тот возраст, когда умирают, особенно если человека так оплакивают, как господина Жерара.
Немного подумав, он продолжал:
— Можно увидеть больного?
— Уж вы, случаем, не врач ли? — хором спросили все присутствующие.
— Да, — просто ответил Людовик.
— Врач из Парижа? Людовик улыбнулся:
— Врач из Парижа.
— Ступайте скорее, сударь! — поторопил его какой-то старик.
— Вас само Небо посылает! — воскликнула одна из женщин.
Жители деревни окружили его плотной толпой: одни — уговаривая, другие — подталкивая к двери; они почти внесли его в дом.
Люди стояли не только на улице; много народу набилось в коридор, на лестницу, в переднюю и даже в спальню г-на Жерара.
Но при словах: «Врач из Парижа! Это врач из Парижа!» — все расступились, пропуская Людовика.
Умирающий только что причастился; зазвенел колокольчик — это означало, что святое таинство завершено.
Как ни мало Людовик верил в Бога, он вместе со всеми поклонился выходившему от больного святому отцу. Впереди священника шли церковный сторож и мальчики из хора, за ними толпой двигались те, что в благочестивом порыве пришли помолиться вместе с кюре за умирающего.