Не раз, проходя по улицам предместья под руку с Миной, он замечал, что соседи провожают его насмешливыми взглядами и двусмысленными ухмылками.
Красивая девушка выходит под руку с молодым человеком, не мужем и не братом — чем не повод позлословить, чем не искушение для языков предместья, пусть даже не самых ядовитых?
Девушку знали еще ребенком, что верно — то верно, но вдруг все забыли, что она выросла на их глазах, и теперь в ней видели особу, которая живет у молодого человека, но не выходит за него замуж.
Судачили по-всякому, почему молодые люди не женятся, не принимая во внимание, что Мине нет еще шестнадцати. Кое-кто решил, что в этом кроется какая-то тайна; самые любопытные, подобно стервятникам, набросились на несчастную семью в надежде выведать тайну. Их вежливо выпроводили; они стали строить предположения, от предположений перешли к разговорам, от разговоров — к сплетням. Наконец родилась откровенная клевета — она постучала в двери мирному семейству, она все росла и захлестнула его полностью.
Жизнь стала невозможной. Жюстен уже подумывал о переезде. Но покинуть этот квартал — означало бы, возможно, переехать в еще худший, а также подтвердить злые сплетни соседей. Да и легко ли было уехать из дома, где, несмотря на нищету, они были так счастливы? Пришлось бы расстаться с частью самих себя, ведь вся жизнь четырех человек была неизгладимо запечатлена на стенах этих двух этажей!
Нет, это было не только трудно, это было невозможно!
Пришлось отказаться от мысли съехать с квартиры, но надо было что-то предпринять, ведь не вырвешь же сразу все злые языки в квартале. Было решено спросить совета у старого учителя.
К нему всегда прибегали в трудную минуту.
Господин Мюллер явился в свое обычное время. Мину оставили наверху, мать спустилась в комнату сына, и вчетвером: г-н Мюллер, мать, сестра и молодой человек — стали держать семейный совет.
Мнение старого учителя было самым простым:
— Сделайте завтра оглашение о бракосочетании и через две недели пожените их.
Жюстен радостно вскрикнул.
Мнение г-на Мюллера отвечало его тайным желаниям.
Действительно, свадьба сейчас же убила бы все подозрения. К чему сомнения: не нужно больше ничего придумывать, это средство верное, хорошее, единственно возможное.
Все готовы были согласиться, но вмешалась мать.
— Минутку! — сказала она. — У меня только одно возражение, но довольно серьезное.
— Какое? — спросил, меняясь в лице, Жюстен.
— Не может тут быть никаких возражений, — попытался остановить ее старый учитель.
— Ошибаетесь, господин Мюллер, одно есть, — продолжала упорствовать г-жа Корби.
— Какое же? Слушаем вас.
— Говорите, матушка, — дрогнувшим голосом пробормотал Жюстен.
— Мы не знаем, кто родители Мины.
— Это лишний довод, что она может сама решать свою судьбу, поскольку ни от кого не зависит, — сказал старый учитель.
— И потом, — робко осмелилась заметить Селеста, — родители Мины от нее отказались с того дня, как перестали платить госпоже Буавен обещанные деньги.
Это замечание, произнесенное едва слышно, боязливо, тем не менее показалось Жюстену великолепным.
— Ну да, — вскричал он, — Селеста права!
— Еще бы не права! — поддержал его г-н Мюллер.
— Она почти права, — заметила г-жа Корби, — я предложу нечто такое, что удовлетворит всех.
— Говорите, матушка! — попросил Жюстен. — Мы все знаем, что вы олицетворение мудрости.
— По закону жениться или выйти замуж можно самое раннее в возрасте пятнадцати лет и пяти месяцев. Если вы женитесь сейчас, это будет выглядеть так, словно вы только и ждали, когда наступит законный срок, и ваша торопливость может быть дурно истолкована.
— Это так, Жюстен, — проворчал учитель. Жюстен вздохнул.
Сказать ему, в самом деле, было нечего.
— Через семь месяцев, пятого февраля будущего года, Мине исполнится шестнадцать. Для женщины это почти зрелый возраст. Очень важно, сын мой, чтобы все знали: Мина сама выходит замуж по доброй воле; если ты женишься сейчас, это будет выглядеть как брак по принуждению.
— Значит… — прошептал Жюстен, затрепетав от радости.
— Так как кюре из Ла-Буя является в настоящее время опекуном Мины, ты заручишься заранее согласием этого достойного пастыря, и шестого февраля будущего года Мина станет твоей женой.
— О матушка, милая матушка! — вскричал Жюстен, упав на колени; он обнял мать и покрыл поцелуями ее лицо.
— А пока?.. — спросила Селеста.
— Да, — откликнулся учитель, — пока разговоры, сплетни, клевета, как и раньше!
— Надо где-нибудь поселить Мину на это время.
— Где-нибудь!.. Матушка! Да где же нам поселить бедную девочку?
— Необходимо поместить ее в пансион, все равно какой, лишь бы она не оставалась здесь.
— Я не знаю никого, кому я мог бы доверить Мину! — воскликнул Жюстен.
— Погодите, погодите! — вспомнил старик. — У меня есть кое-кто на примете.
— Правда, дорогой господин Мюллер? — протягивая руку в ту сторону, где сидел учитель, вскричала г-жа Корби.
— Что вы имеете ввиду? Что можете нам предложить? — нетерпеливо спросил Жюстен.
— Что я могу предложить, дорогой Жюстен? Черт побери, единственное, что возможно в затруднительном положении, в каком мы оказались. У меня в Версале есть давняя знакомая, я знаю ее тридцать лет; это, пожалуй, та женщина, которую я полюбил бы, — со вздохом прибавил учитель, — если бы у меня было на это время; она как раз держит пансион для юных девиц. Мина побудет у нее эти семь месяцев, а раз в неделю… да, раз в неделю ты будешь с ней видеться в приемной. Тебя это устраивает, мой мальчик?
— Придется на это пойти! — отозвался Жюстен.
— Черт возьми! Какой у тебя стал тяжелый характер! Еще полгода назад ты бы мне руки целовал!
— Я и теперь принимаю ваше предложение с признательностью, добрый и дорогой друг, — сказал Жюстен, протягивая обе руки г-ну Мюллеру.
— А вы что скажете, дорогая госпожа Корби? — спросил учитель.
— Скажу, что завтра вы должны отправиться вместе с Жюстеном в Версаль, дорогой господин Мюллер.
На этом они расстались, назначив свидание на улице Риволи, иными словами, на станции, где в те времена садились в «гондолы» — единственные экипажи, что наряду с «кукушками» (те отправлялись с площади Людовика XV) перевозили пассажиров из Парижа в Версаль.
Поговорив четверть часа с хозяйкой пансиона, молодой человек убедился в том, что Мюллер нисколько не преувеличивал достоинств своей старинной подруги.