— Прими гостя, накорми тем, что там еще осталось после кочевых. Пусть меня дожидается. Если смоется старый — с тебя шкуру спущу. Пока не пытается бежать, он мой лучший друг и самый добрый гость, корми его и пои. Так-то вот. — Фермер, хмуря разбитое лицо, шагнул из ворот и кивнул.
Ляков скользнул мимо сердитого Кижана во двор. Батрак уже поджидал его, многозначительно поглаживая рукоять здоровенного тесака, подвешенного к поясу в потертых ножнах. У дверей дома стояли члены семьи Кижана — и тоже смотрели без тепла. Ляков вздохнул и нарочито бодро произнес:
— Ну так что, к столу зовете или как?
Возвратился фермер нескоро, Ляков успел наесться до отвала. Хотя Кижана и ограбили, гостя он мог принять как следует, стол ломился от разносолов и закусок. Хозяева сидели рядом с Ляковом и настороженно взирали, как он выпивает и закусывает. Старик пытался завести разговор — ему отвечали коротко и недружелюбно.
Кижан вошел, сел напротив гостя, наполнил его стакан, потом свой.
— Ну как? — спросил старик.
Вместо ответа фермер махнул стакан браги и потянулся за куском курятины. Прожевал, налил снова. Потом наконец объявил:
— Дело сладилось. Но ты учти, старый: если хоть одна стрела на чьем-то подворье упадет — быть войне между нами. Между нашими, значит, и кочевыми. Ну а ты первый враг мне сделаешься.
Кижан, поев, повел гостя во двор, отдал ему собственный самострел и распахнул перед ним ворота. Еще Лякову дали канистру литров на двадцать.
— Ну и счастливого пути, — заключил Кижан. — Когда кочевых ждать?
— Это не мне решать. — Ляков перекинул ремень самострела через плечо и взял канистру. — Вождь назначит срок. Прощавай, Кижан. Авось, больше не встретимся, потому что я собираюсь на этом бензине отсюда дунуть при малейшей возможности. И уж вряд ли когда назад вернусь.
Он похромал через сжатое поле к холмам и ни разу не оглянулся.
* * *
Чак закончил возиться с лампами, укрепил их на концах палки, подсоединил провода к аккумулятору. Сгреб с коленей мотки кабеля, встал и потянулся. Потом, почесывая живот, протопал в передний отсек и глянул вниз — под ним расстилалась ровная, как стол, степь. Ветер, дующий с севера, нес «Каботажник» к краю Донной пустыни. Обрыв пока что не был виден, но должен был вот-вот показаться.
— Бесшумно! — объявил карлик. — Она сказала: приближаться бесшумно! Нынче ветер всегда с севера, значит, ветром меня и принесет к этой домине, нужно лишь правильно позицию выбрать. Скоро мы с «Каботажником» этим и займемся. До темноты обогну круглую долину, а там пусть ветер несет. Ночью огни в доме светят, издалека видно, ни за что не ошибусь.
Он уселся в продавленное кресло и потрогал рычаги.
— Ну что, сейчас врубим двигатель, полетим на север? Или немного погодя? Времени еще навалом. Ох! Забыл! Йолька толковала про красный цвет! Зачем он ей, не знаю, но раз толковала, то исполним, разве трудно? Если это поможет заполучить солнечную батарею, Чак сработает всё в лучшем виде! Где-то у меня были эти красные штучки…
Чак сполз с кресла и снова пошлепал к корме, где бросил спаренные лампы на длинном толстом кабеле.
Когда все приготовления были уже совсем-совсем окончены, он врубил двигатели и развернул термоплан против ветра. «Каботажник» под грохот редуктора и треск оснастки поплыл на север. Круглая долина осталась в стороне, но Чак издали увидел, как ползут вокруг холма черные змейки — это отряды наездников на манисах вереницами разъезжались в стороны, чтобы засветло занять позиции, определенные им великим вождем Улла-Халгу.
По мере того как разгонялся двигатель, выхлопные газы по трубам шли в емкости, вскоре «Каботажник» поднялся над нижним слоем облаков, ветер стал потише, скорость выросла. Когда начало темнеть, термоплан находился к северу от круглой долины. Чак заглушил двигатель и, грызя сухарь, развалился в кресле. После того как стемнеет окончательно, он увидит огни в доме, занятом бандой Левана.
* * *
Вечер пришел незаметно. С утра небо оставалось затянуто тучами, солнце ни разу не показалось, и тусклый день плавно сменился сумерками. Ляков перелил горючее в бак, потом занялся «гатлингом» — установил его на капоте в гнездо, приделанное к сендеру Снулым. Проверил, плавно ли движется вправо и влево. Потом проверил еще раз — просто чтобы убить время, потому что заняться было больше нечем. Дикари с уважением наблюдали, как шаман Ляков ублажает демонов, заключенных в штуковину под названием Много Смертей.
Зато у великого вождя Улла-Халгу было огромное количество дел. Он переговорил со всеми родовыми предводителями и старейшинами, каждому отмерил точно просчитанную порцию уважительного внимания — в соответствии с рангом собеседника. Труднее всего было убедить их сразиться с людьми мокрой земли ночью. Непривычно это, против обычая… Но Уголек пригрозил, что бросит клич и уведет воинов в набег без согласия стариков. Каша многим пришлась по вкусу, и стоит намекнуть, что добычей будут овес и просо…
Потом Улла-Халгу выслушал поучения шамана, который предрекал начало дождей и советовал поторопиться. Уголек не спорил — зачем? Не нужно быть шаманом, чтобы, взглянув на хмурое небо, увидеть, что скоро начнутся дожди. И насчет поторопиться тоже бессмысленно обсуждать: время битвы определено, никакие советы его не изменят. Однако шаман не тот человек, от которого можно отмахнуться, и Уголек терпеливо выслушал все, что шаману полагалось сказать перед боем великому вождю. Когда надоедливый старик закончил речь заверением, что духи благосклонны, великий вождь солидно кивнул и пообещал принести надлежащие жертвы после победы. Теперь можно было начинать.
Воины взгромоздились на манисов и подались к холмам. Отряды верховых двинулись по склону вверх, а самый большой отряд, с которым ехал сендер Лякова, потянулся по дороге к распадку. Миновали гряду холмов, пересекли поля и остановились у заборов окраинных ферм. Кочевникам было строго-настрого приказано не трогать местных и до поры молчать.
Небо потемнело, из серого стало густо-синим. Тени делались все шире и длиннее, превращались в маленькие ночи, наконец они слились в одну большую ночь, которая накрыла долину. Фермы притихли, хозяева и домочадцы с тревогой наблюдали, как кочевники переваливают холмы, собираются у оград, как потом, в темноте — без огней, без звуков, будто призраки — они потянулись к центру поселка.
Толпы безмолвных призраков собрались перед широким пустырем, окружающим двухэтажный дом. Там мало-помалу стихал шум, свет в окошках гас. Тускло светили лампы над воротами и на крыше, в обшитой досками надстройке, где скучали двое стрелков, — новый ночной пост, устроенный по приказу атамана… Там никто не ждал нападения и не видел темных призраков, приближающихся к центру поселка.
Весь день Йоля пролежала под кроватью Снулого. Получилось это так: пока все спали, она тихонько прошлась по второму этажу, заглянула во все комнаты. Заперты были лишь несколько дверей. Одна из них — внушительная, с добротным и судя по всему недавно врезанным замком. Несложно было догадаться, что там, за дверью: атаманская спальня, не иначе.