Линдвин отняла руку и выжидающе поглядела на него.
— Теперь ты снова должен говорить.
Во рту у мастера меча было сухо. Он негромко откашлялся. Все обступили его. Он сидел на одном из трех больших стульев, которые были в доме у Альфадаса.
Олловейн осторожно ощупал шею. Линдвин сняла кожаные ремешки. Ни твердых шрамов, ни струпьев… Ничто не свидетельствовало о том, как она разрезала ему горло. Казалось, этой тростинки не было никогда.
— Похоже, все зажило. — Его голос звучал хрипло и казался незнакомым даже ему самому.
— Твоему горлу нужно еще немного передохнуть, — уверенно заявила Линдвин. — Неприятные ощущения скоро пройдут. Не пытайся понять, что с тобой не так. Вот увидишь, скоро все снова будет в порядке.
Олловейн поглядел на спальную нишу, в которой они устроили ложе для королевы. Ничего не в порядке! Раны повелительницы заживали, но она лежала в глубоком сне. Ничто не могло ее разбудить. Мастеру меча ее сон казался бегством от жестокой действительности. Или это работа Линдвин? Он уже не знал, что думать о волшебнице. Без ее помощи они никогда не оказались бы здесь, в безопасности. А Сильвина? В ее колчане лежат стрелы, которые выглядят как те, которыми стреляли в Эмерелль. Каждая из них во время бегства спасла ему жизнь. Но что будет дальше? Они все еще смотрели на него. Ожидали решений, теперь, когда он снова мог говорить.
Олловейн улыбнулся.
— Я хотел бы поблагодарить обоих наших хозяев, — спокойно произнес он. — Я понимаю, насколько сильно наше присутствие отягощает мир в твоей семье, Асла. Я уверен, что надолго мы не задержимся.
Дочь человеческая посмотрела на него взглядом, в котором не было тепла.
— Законы гостеприимства святы для нас. Вы желанные гости в нашем доме.
Олловейн не знал, что он такого сделал молодой женщине, но с первого дня чувствовал неприязнь, которую испытывала Асла по отношению к ним. Неужели Альфадас был настолько глуп, что рассказал ей о Сильвине? Нет, вряд ли.
Но они сильно спутали жизнь детей человеческих. Люди приходили издалека, чтобы взглянуть на странных гостей, поселившихся в доме ярла. И Асле приходилось всех их кормить. Запасы на зиму таяли, как снег под лучами весеннего солнца. У нее были все причины сердиться.
— Думаю, я сейчас сходил бы немного прогуляться. Ты ничего не имеешь против того, чтобы пойти со мной, Альфадас?
— Нет, мастер. Совсем напротив.
Его лицо по-прежнему, как в зеркале, отражает его чувства. Это Олловейн всегда ценил в людях. Только немногие из них умели притворяться.
— Вы возьмете с собой Кадлин и Ульрика? — Слова Аслы были скорее приказом, чем вопросом. — И попросите Свенью, чтобы она испекла для меня на вечер еще три хлеба. А еще принесите мне от нее полную корзину яблок. Этот человек-конь может сожрать и меня!
— Твое желание для меня, как всегда, закон, — ответил пребывавший в хорошем настроении Альфадас, поднял Кадлин на плечи и знаком пригласил сына следовать за собой.
Пошла за ними и большая уродливая собака.
Пока они были в деревне, их всюду преследовали любопытные взгляды. У подножия небольшого холма, на котором построил свой длинный дом Альфадас, стоял лагерем целый полк зевак. К счастью, их развлекал Оримедес, который как раз поднял бочонок и принялся пить из него. Кентавр хорошо чувствовал себя среди людей. В отличие от Сильвины. После первого же вечера она исчезла в лесу, не сказав ни слова о причинах.
— Ты мастер, который научил моего отца сражаться на мечах, правда? — почтительно спросил Ульрик.
— Да, он был младше, чем ты, когда его привели ко мне. Он был очень хорошим учеником.
— А ты не дашь мне урок по бою на мечах, мастер?
Олловейн не сдержал улыбки. На миг он вдруг снова увидел перед собой дерзкого любознательного мальчика, которым когда-то был Альфадас. Ульрик очень походил на отца. Впрочем, он был гораздо почтительнее.
— Для меня будет честью скрестить клинки с сыном моего лучшего ученика. Насколько я видел, у тебя дома богатый выбор прекрасных мечей.
— Это мне все отец вырезал! — гордо пояснил Ульрик. — Чаще всего, когда он ссорится с мамой, он вырезает мне меч. А они очень любят ссориться.
«Может быть, я и ошибся в мальчике насчет уважения к старшим», — весело подумал Олловейн.
Они брели по дороге, вьющейся немного в стороне от деревни, к лесу. Мир людей почему-то казался мастеру меча жутковатым. Здесь что-то было не так с воздухом. Он размывал все вдали, и, похоже, вообще порядок вещей был спутан. То, как росли деревья друг относительно друга, или как формировалась у них крона. Даже шелест листвы на ветру звучал иначе, если прислушаться, не так, как в Альвенмарке. Может быть, дело было в том, что в мире людей почти не было магии? Может быть, совершенно естественно, что миры отличаются друг от друга? Что он знает об этом?! У него другие заботы.
Долгое время они шагали молча. Только Ульрик выкрикивал вызовы невидимым противникам и время от времени обрушивался деревянным мечом на кусты и грибы.
— Неужели все настолько плохо, как рассказывала Йильвина? — вдруг спросил Альфадас.
Олловейн сидел молча, когда девушка рассказывала о гибели Вахан Калида и сражении с троллями. Разрез на горле не позволял ему говорить, и эльф был даже рад, что может не рассказывать эту историю.
— Она даже не обо всем сообщила.
— И что ты теперь собираешься делать?
Олловейн беспомощно развел руками.
— Не знаю. Может быть, мне надо в Снайвамарк. Может быть, там будет следующая остановка троллей.
— Почему ты так думаешь?
— Там живет мой народ. Эльфийский род нормирга. К нему принадлежит и Эмерелль. Направиться туда у троллей есть две причины. Возможно, они станут искать там Эмерелль, а также, вероятно, они не прочь отомстить всем. И даже если это не так, то они захотят отвоевать свою былую родину. Это земли, которые некогда даровали им альвы.
— Зачем мстить целому народу? При чем они к тому, что… — Альфадас умолк.
— Ты долго прожил среди людей, друг мой. Мыслишь в их масштабах. Несмотря на то что жестокости последней тролльской войны имели место сотни лет назад, большинство из эльфов, которые принимали в них участие, еще живы. Наши народы нанесли друг другу слишком глубокие раны. — Олловейн ненадолго задумался над тем, стоит ли говорить Альфадасу о резне на Шалин Фалахе. Об убийстве короля троллей и его герцогов. И предпочел промолчать. То, чему он стал свидетелем тогда, было слишком постыдно. — Иногда наша долгая жизнь становится для нас проклятием. Старые раны не заживают, потому что не могут быть забыты. Ты ведь еще помнишь Фародина. На протяжении вот уже более семи сотен лет он ведет свою собственную войну с тролльским герцогом. Один он знает, сколь часто он убивал этого тролля и сколь часто рождался герцог снова только ради того, чтобы умереть от клинка Фародина.