Когда «Медведь» был втащен обратно в сарай и заперт, Снэульв подошел к Ингольву.
– Послушай-ка, Ингольв ярл! – окликнул он.
Тот обернулся. Сейчас лицо его казалось открытым и веселым, он был доволен испытанием корабля и очень радовался своему приобретению.
– Что ты хочешь? – весело спросил Ингольв. – Как тебя зовут?
– Меня зовут Снэульв сын Эйольва. Не хочешь ли ты послушать вису в честь этого корабля?
– Отчего же нет? Я не скальд, но не отказываюсь от добрых песен.
Люди Ингольва собрались вокруг, заметив, что чужой дренг слишком долго разговаривает с их предводителем. А Снэульв начал:
Долго в плену томился
Конь дороги тюленей, [144]
Видрир посоха битвы [145]
Фенрира мачты [146] избавил.
Путь Властителя Ратей
Много обоих прославит.
Грозный медведь пучины [147]
Дуба сражений достоин. [148]
– Хорошо сказано! – одобрил Ингольв. Ему понравился стих, в котором воздавалась хвала и ему самому, и его новому кораблю. – Оддлейву ярлу повезло с людьми – они умеют и держать весло, и слагать стихи.
– И сражаться, – дополнил Снэульв. – Но тебе не стоит завидовать Оддлейву ярлу – я не его человек. Но я хотел бы стать твоим человеком, если тебе это понравится.
– Не его? – Ингольв поднял брови. – А чей же? Я видел тебя в Конунгаберге.
– Я ходил туда узнать, не возьмет ли Оддлейв меня в свою дружину. Но теперь я вижу, что мне больше подойдет такой стюриман, как ты.
Ингольв внимательно окинул взглядом его фигуру и лицо, заглянул в глаза, как будто хотел разом узнать, что за человек перед ним. Загляда, спрятавшись за плечо Тормода, чтобы не показаться мужчинам навязчивой, с волнением ждала конца этого разговора. Душа ее была в смятении. Ей не хотелось скоро расставаться со Снэульвом, но она знала, чего хочет он сам, и не могла желать ему неудачи.
– Я вижу, тебе очень нужно найти себе стюримана, – сказал наконец Ингольв. – А чем не угодил тебе прежний?
Снэульв коротко рассказал о своем поединке с Тойво, из-за которого Асмунд не хотел брать его в чудские леса. Ингольв выслушал его и усмехнулся:
– Почему-то мне не думается, что подобное случилось с тобой впервые. По твоей речи слышно, что ты родился недалеко от моей родины, от берегов озера Лег. Это так?
– Так, – Снэульв кивнул. Он не собирался просить покровительства на том основании, что они —соплеменники, но если Ингольв помянул об этом сам, зачем же отказываться? – Я родился в Седерманланде.
– А почему ты уехал оттуда?
– Потому что один человек там очень хорошо узнал, что после смерти моего отца у него осталась не только дочь, но и сын, – ответил Снэульв, глядя в глаза Ингольву. И тот прекрасно понял, что означают эти слова.
– Уж я не упрекну тебя в том, что ты не трус, – чуть помолчав, сказал Ингольв.– Я собираюсь вернуться в Свеаланд. И если будет нужно, ты убедишься, что я не даю моих людей в обиду. И хотя Вальбранду не очень-то понравится, что в дружине заведется еще один скальд, – Ингольв нашел взглядом длинноволосого щеголя и усмехнулся, – я все же беру тебя.
Вальбранд равнодушно пожал плечами – он слышал вису Снэульва и не боялся его соперничества. А у Снэульва чуть-чуть порозовели щеки – только так и обнаружилось, как много значит для него этот разговор и как он рад удаче. Сейчас он благословлял богов, приведших Ингольва Трудного Гостя в Альдейгью именно сейчас.
Попрощавшись с Тормодом, Ингольв со своими людьми пошел назад в Княщину, которую варяги называли Конунгаберг – Гора Конунга. Прощались Ингольв и корабельщик ненадолго – сегодня же вечером Тормод должен был прийти к Оддлейву ярлу, у которого гостил Ингольв, и там при свидетелях получить серебро и передать права на «Медведя».
– Вот видишь! – ликовала Загляда. – Тебе было видение, что у «Медведя» будет достойный хозяин! Так и вышло! Лучше и не придумаешь!
– Я. тоже рад! – с довольным видом соглашался Тормод. – Мой «Медведь» застоялся в своем сарае! Пусть бегает на воле! Уж у Ингольва он не заскучает! С таким хозяином «Медведь» полакает воды изо всех морей, сколько их ни есть на свете! И ему придется потрудиться – Ингольв нагрузит ему на спину немало добычи! А уж если ему где поранят лапу или бок, пусть опять приходит ко мне —уж я-то его вылечу! Так и скажи Ингольву!
Последние слова предназначались Снэульву. Взглянув на него, Загляда погрустнела: она и хотела бы радоваться, что Снэульв добился желаемого, но ведь через несколько дней он уедет! Уедет на два года! Да и кто знает, вернется ли? Ведь та добыча, о которой уже мечтал Тормод, не сама упадет на спину «Медведю». Многие воины славно бьются, но рассказывать об их доблести приходится другим…
– Ты сам ему передашь сегодня вечером, – отозвался Снэульв. – А я сейчас пойду к ярлу. Надо сказать ему, что я нашел себе другого вожака. Ты пойдешь со мной? – спросил он у Загляды.
– Пойду, – скрывая печаль, ответила Загляда. Под угрозой такой близкой разлуки ей хотелось как можно больше побыть с ним. – Мне надо его жене поклониться – ведь отец мой уедет, я без присмотра, без защиты остаюсь!
– Неправда! – возмутился Тормод. – Ты забыла, что у тебя есть Белый Медведь?
Снэульв и Загляда пошли вверх по берегу, к Княщине. Тормод сел на бревно, словно хотел отдохнуть перед дорогой домой. Кетиль опустился рядом с ним. Наблюдательный норвежец видел, что в глазах его седого друга поселилась печаль.
– Не только! – ответил Тормоду Кетиль, провожая глазами парня и девушку. Ему казалось, что истоки у печали корабельщика крылись именно здесь. – Если я понимаю хоть что-нибудь, у нее еще есть Снежный Волк. Когда твой «Медведь» выбирался из берлоги, у Лебяжьебелой было серебряное обручье, а у Снежного Фенрира – золотое кольцо. Теперь же наоборот. И даже самый глупый из великанов поймет, что это означает. Мало кто скажет, что для дочери богатого купца это будет хороший брак…
– От судьбы не уйдешь! – ответил Тормод пословицей, наиболее почитаемой в северных странах, и вздохнул. – Знаешь, как говорил Высокий? Вот послушай:
Никто за любовь никогда
осуждать другого не должен;
часто мудрец опутан любовью,
глупцу непонятной [149] .