– Верно! – Загляда улыбнулась, снова услышав знакомое присловье. Прожив среди славян двадцать лет, Тормод все еще сомневался, правильно ли говорит.
– Да! – удовлетворённо продолжал корабельщик. – Откель был хороший человек. Ты же знаешь, Бьерк-Силвер, мне давно не приходилось делать лангскипов, но клянусь Ньердом [47] и Ранн [48] , эти медвежачьи лапы не забыли их!
Тормод поднял руки, крупные и сильные, испещренный многочисленными белыми линиями старых шрамов, оставленных ремеслом. А Загляда снова улыбнулась: Тормод упрямо говорил не «медвежьи», а «медвежачьи» лапы. Если же она его поправляла, то норвежец упрямо возражал: «Но ведь говорят – заячьи, беличьи лапы! И медвежачьи! Это ты забыла, Бьерк-Силвер!» Загляда уже смирилась с этим и сейчас вдруг ощутила, как сильно соскучилась в Новгороде по Тормоду.
– Жаль, если лангскип пропадет зря! – продолжал Тормод тем временем. – Я сделал немало добрых кораблей, но «Медведь» – он для меня как поздний ребенок от любимой жены. Да, это я верно сказал!
Кивнув седой головой, Тормод помолчал, вздохнул, посмотрел на Загляду:
– Это потому, Береза Серебра, что ты так часто приходила и смотрела, как я работал. Потому вышло хорошо. Ах, как жаль Откеля! С ним «Медведь» погулял бы по морям! А теперь он стоит в сарае, запертый, как нерадивый холоп, и не знает, в чем провинился! А мне ведь был сон, что у моего нового «Медведя» будет достойный хозяин и стюриман [49] .
– Твои сны всегда сбываются! – Загляда положила руку на «медвежачью лапу» корабельщика. – У «Медведя» будет добрый хозяин. На свете много хороших людей.
– Добрых людей много, но не всем нужен лангскип. Откель хотел иметь боевой корабль – быстрый и ловкий, как змея. Ему не очень-то подходила торговля… И такой корабль я сделал. А другим торговым людям не нужен лангскип, им нужны только кнерры [50] .
– Может быть, князь соберется за море и купит «Медведя». Ты знаешь—в Новгороде теперь новый князь, молодой!
– Конунг? Почему ты так улыбаешься, Бьерк-Силвер? – Тормод заметил в лице девушки проблеск какого-то особенного чувства и наклонился, стараясь в отсветах пламени очага разглядеть получше. – Ты видела конунга? Расскажи мне скорей! Ты знаешь, что твой Белый Медведь под старость стал очень любопытен!
От нетерпения старый норвежец даже потер колени одно об другое. Он всегда отличался любовью к новостям, а во всем, что касалось Загляды, его любопытство было невозможно утолить. Ей и самой хотелось поговорить с кем-нибудь о своем новгородском приключении, но мало кому она доверяла так же, как Тормоду. Перейдя на северный язык, чтобы никто из челяди не понял, Загляда стала рассказывать о встрече с Вышеславом. Тормод жадно ловил каждое слово, выспрашивал о каждой мелочи.
– А на другой день вече было, и его все новгородцы князем кликнули, – закончила Загляда, рассказывать. – А на другой день мы уже из Новгорода уплыли. Я его больше не видела.
– Погоди, я послушаю моего дракона, – сказал Тормод.
Быстро поднявшись, он вышел из клети. Загляда прошла следом и встала рядом с Тормодом на крыльце. Положив руки на резные перила, Тормод вытянул шею вперед, закрыл глаза и прислушался. Загляда стояла, едва дыша, и тоже прислушивалась. В тишине заснувшего двора она различила наверху низкий тихий гул. Это гудел ветер в резном штевне, который Тормод снял с одного из старых кораблей и укрепил над крыльцом дома. По гудению ветра он предсказывал погоду и даже будущее. Многие посмеивались втихомолку над причудами старого норвежца, но Загляда верила ему.
– Мой дракон говорит вот что, – через некоторое время начал корабельщик, не открывая глаз. – Конунг Висислейв будет здесь. Ты увидишь его снова, и он будет рад вашей встрече. Здесь будет много знатных и могущественных людей, даже правителей разных земель, и все они будут смотреть на тебя и любоваться твоей красотой.
Загляда недоверчиво улыбнулась еще в начале этого предсказания, а под конец не сдержала смешка: она вовсе не считала себя такой уж красивой, чтобы ею любовались князья. Да еще и разные – откуда им взяться?
Тормод мгновенно открыл глаза и повернулся.
– Ты смеешься, Береза Серебра! – упрекнул он ее. – А ведь ты сама говорила – все мои предсказания сбываются. Всеотец наградил меня добрым даром – я предсказываю только доброе. И теперь я предсказываю: конунг будет любить тебя!
Загляда улыбнулась и благодарно положила руку на руку седого корабельщика. Она не знала; верить ли ей в будущую любовь конунга, но знала точно: едва ли сама она полюбит хоть какого-нибудь из конунгов сильнее, чем любит Тормода Белого Медведя.
Проснулась Загляда с мыслями сразу обо всем – о возвращении домой, о Тормоде и его предсказаниях, о беглеце-чудине и даже о том, о ком запретила себе думать, – о князе Вышеславе. То негодующе хмурясь, то улыбаясь, то принимаясь напевать, она быстро натянула верхнюю рубаху, обулась, расчесала косу, старательно укладывая волосок к волоску, и поспешила вниз.
Обычно она начинала утро с обхода дома и хлева, но сегодня торопилась в нижнюю клеть – посмотреть на чудина. Очаг уже дымил, старая Зиманя варила кашу, уставшие в походе ратники еще спали. Осторожно ступая, стараясь не скрипеть старыми половицами и никого не тревожить, Загляда подошла к чудину и заглянула ему в лицо; За ночь под глазами его налились глубокие темные синяки от удара по голове, но дышал он тихо и ровно. Он уже не был в беспамятстве, а просто спал. Загляда вздохнула с облегчением – досадно было бы доставать со дна Волхова и везти в такую даль чужого человека, чтобы он умер в доме и потом возвращался вредоносным духом. Но беглец явно не собирался умирать, и Загляда понадеялась, что он скоро очнется и расскажет о себе. Волосы его высохли и теперь рассыпались прямыми прядями, совсем светлыми, как сухие стебельки болотного, мха. Загляда вспомнила гостя из арабских далеких земель, который был у Милуты прошлым летом. Он изумленно рассказывал, что, оказывается, возле Нево-озера [51] . живет племя, в котором все люди седовласы от рождения. Наверное, вот такие светлые головы и показались арабам седыми…
Загляда осторожно провела рукой по волосам чудина. Между лбом и затылком ее пальцы наткнулись на скрытый под волосами длинный рубец, оставленный ударом о корягу. Видимо, ее нечаянное прикосновение причинило боль: парень вздрогнул, веки его дернулись и приоткрылись. Загляда отдернула руку.
– Больно тебе? – покаянно ахнула она. – Ты прости, я нечаянно.