— Отчего же, помню! — Велемила снова засмеялась. — Я помню, как вы приехали перед тем, как Игволод Кабан Вал-город разорил. Вас с Вестмаром было двое — ты и еще другой парень. Один, я помню, был в валяной шапке, другой в вязаной. — Она бросила лукавый взгляд на вязаную шапочку на голове у Стейна. — Кажется, теперь я знаю, который из них был ты!
— А вот и нет! — со смесью грусти и лукавства опроверг ее догадки он. — Это шапка моего брата Свейна. Он погиб в той битве, когда Иггвальд пришел с дружиной сюда из Валаборга. И я взял ее себе на память. С тех пор и ношу.
Велемила вздохнула:
— Да примет его с честью Перун! У меня тоже тогда брат погиб, Братоня, и из сродья еще три человека. А у тебя больше нет братьев?
— Есть еще один, он остался дома с родителями. Он, Сигурд, из нас троих самый старший. Мы выросли вместе и все время устраивали какие-нибудь безобразия. Вестмар может подтвердить. Ты понимаешь северный язык?
— Сва эр вист! [3] — Велемила лукаво сверкнула глазами, дескать, а как же! — Здорово, Пестравка! — тут же по-словенски окликнула она девушку, попавшуюся им навстречу. — Что нового?
— Здравствуй, баяльница! — Девушка поклонилась. — К Смолянам иду.
— Я только к Братомеричам заскочу. Не опаздывайте там, а то я Смолянку знаю — век будет косу плести да оборы перевязывать.
Они пошли дальше, и Стейн продолжал, перейдя на родной язык:
— Я помню, однажды дядя Вестмар приехал к нам в гости, мне тогда было лет восемь, Свейну, стало быть, девять, а Сигге одиннадцать. Мать ему жаловалась, что не может с нами справиться и что мы загоним ее в могилу раньше времени. Вестмар начал спрашивать: «Сигурд, что ты сделал такого, из-за чего твоя мать огорчена?» Тот отвечает: «Я ничего не сделал, только бросил в воду камень». Вестмар говорит, что это, мол, беда небольшая, и спрашивает у Свейна: «А ты что сделал?» Свейн отвечает: «Я только бросил в воду камень». Вестмар спрашивает у меня: «А ты что сделал — тоже всего лишь бросил в воду камень?» А я отвечаю: «Да нет, это я и есть Камень!» [4]
Велемила расхохоталась, да так заразительно, что Стейн невольно засмеялся вместе с ней, хотя рассказывал эту маленькую сагу уже десятки раз. Потом добавил:
— А теперь у Свейна есть свой камень. Родители заказали резчику поминальный камень, чтобы поставить у себя в усадьбе. Там будет написано: «Бергфинн, Асхильд и Сигурд, их сын, поставили этот камень по Свейну, другому их сыну. Он погиб в Альдейгье на Восточном пути». Они хотят, чтобы он стоял возле Трюггвардова кургана. Трюггвард — это знатный хёвдинг, предок нашей матери. Он заправлял всей округой, а когда умер, то стал иногда выходить из могилы и разделываться с теми, кто ему чем-то не угодил. Но это даже хорошо, потому что своих родичей он никогда не трогал, и много хороших пастбищ освободилось. Наша мать каждый Торов день [5] обязательно носит ему еду и кладет в особое отверстие в склоне кургана. Никогда ведь не знаешь, что способен выкинуть мертвец, и лучше его не злить, правда?
— Правда, — согласилась Велемила, но тут им попалась еще одна девушка: она стояла у дороги, будто пропуская их. — Здравствуй, Вересеня, что слышно нового?
— Здравствуй, баяльница. Да у нас говорят, что к вам варяги приехали сверху. — Девушка взглянула на Стейна.
— Да, Вестмар Лис с дружиной. Приходите завтра, про дальние страны расскажут.
— Да уж мы придем! — Девушка бросила на Стейна настолько завлекательный взгляд, что он даже смутился, и пошла своей дорогой.
— Ты потом нашим про это расскажи, про вашего прыткого покойника, — попросила Велемила.
— Хорошо! — Стейн засмеялся, вообразив, как вытянулось бы грозное лицо Трюггварда хёвдинга, узнай он, что какая-то девчонка в Гардах назовет его прытким покойником!
— Сейчас самое время рассказывать про мертвецов. Нынешней ночью Дажьбог власть Марене передает. Она выходит в Явь, и до самого рассвета ворота из Закрадного мира будут раскрыты. Это очень страшно и очень весело. Сам увидишь.
— А ты любопытная — всех о новостях спрашиваешь. — Стейн улыбнулся.
— Да нет же! — Велемила опять расхохоталась, даже остановилась и наклонилась вперед, так что ее коса коснулась земли, припорошенной снежной крупой. — Это не я любопытная. А просто они не могут первыми со мной заговорить, вот я и спрашиваю, нет ли чего нового, чтобы они могли сказать или спросить, если им нужно.
— Они не имеют права заговаривать с тобой? — Стейн тоже остановился и в изумлении поднял брови. — Почему?
— Потому что я — Дева Альдога. Это… как тебе объяснить… Я все равно что богиня Леля на земле. И еще я баяльница, то есть старшая над всеми остальными девушками, они меня слушаются, что я скажу, то и делают. Я хёвдинг среди девушек, понимаешь?
— Примерно понимаю. Это потому что ты такого знатного рода?
— Потому что я из старшего рода, из Любошичей. Мои предки здесь уже очень давно живут, дольше всех. Там. — Велемила показала за Волхов, где на другом берегу, неразличимый отсюда, вдавался в воду высокий, заросший кустами мыс. — Там наш город стоял. Я тебе потом расскажу про них.
— Это, надо думать, большая честь.
— Еще какая. Но если беда нагрянет… если Волхов пойдет назад, меня в жертву принесут.
— О! — Стейн переменился в лице. — У вас так делают? У вас приносят в жертву людей?
— А у вас, можно подумать, нет.
— Я о таком никогда не слышал. Ну, может быть, очень давно…
— И у нас давно не было.
— Постой, а я тоже не имею права заговаривать с тобой первым? — Стейн нахмурился, опасаясь, что по неведению совершил промах, способный оскорбить местных жителей.
— Тебе можно, ты ведь не девушка! — Велемила улыбнулась и даже прикоснулась к его руке. — У наших парней тоже есть старший — баяльник, это Селяня, Селинег Хотонегов сын, мой двоюродный брат. После Марениного дня парни в лес на зимнюю охоту уйдут — вот там его власть начнется. Там никто слова против него сказать не смеет, а не то выгонит прямо на мороз. Иначе нельзя — до весны ведь парням в избе сидеть, по вечерам только и занятия, что вьюгу слушать. Без крепкой руки такое начнется… А мое дело девичье — только круги первой завожу. А еще я замуж долго не выйду, — немного помолчав, с грустью добавила она. — Потому что вместо меня больше Девой Альдогой быть некому. Моя сестра Яромила раньше была, ее сменила я. А моложе меня сестер Любошинского рода нет. Льдиса и Олова этой зимой замуж пойдут, уж сговорены, а Синельке всего девять лет. И вот пока она не повзрослеет, я еще три года ее дожидаться буду.