Дивляна осталась одна с Ольгимонтом, который лежал на спине, полуоткрытыми глазами глядя в темную кровлю, и грудами боронец-травы на полу возле печи. Пора было приступать, но руки слегка дрожали. Она знала и понимала все, что ей предстояло сделать, знала даже то, что в ней самой и в боронец-траве хватит сил для предстоящего, но сразу смогла собраться с духом перед первым в жизни настолько важным самостоятельным делом.
В сенях послышался шум, дверь открылась. Дивляна обернулась и увидела Белотура. Она и досадовала, что ей помешали, и где-то в глубине души чувствовала облегчение, что можно еще немного отложить…
Белотур осмотрел сперва рассыпанные по полу зеленые стебли, потом саму Дивляну.
— Что ты делать собралась?
— Духов изгонять. Насовсем, — скромно ответила Дивляна, глядя на него, склонив голову, с робким и немного игривым лукавством. Все-таки ей было приятно, что он пришел: близость этого сильного, уверенного человека подкрепляла ее собственную уверенность.
— Это тех, которые вчера…
— Да.
Белотур снял шапку, осторожно, чтобы не наступить на кропиву, пробрался к лавке и сел напротив Дивляны, глядя на нее внимательно и даже недоверчиво, будто обнаружил на привычном месте нечто новое. Раньше он только любовался будущей невесткой как юной, красивой девушкой, веселой и приятной, способной поднять настроение одним своим видом. Но теперь… Он тоже вчера слышал, как она приказала духам уйти, и те послушались. Как это вышло? Почему ей это удалось? Да, она — Огнедева, однако мало ли таких Огнедев в каждом селе и городке сажают на белого коня во время весенних обрядов и чествуют как богинь — но богинями ведь они от этого не становятся. Властью управлять духами обладают мудрые и опытные волхвы и ворожеи, старые и страшные, как чучело Марены, сами одной ногой, стоящие в Закрадном мире.
А она… От ее волос веяло горьковатым и будоражащим запахом свежих трав, глаза блестели, на щеках цвел румянец — она была будто русалка, влекущая, соблазнительная, и, глядя на нее сейчас, Белотур мог думать только об одном — о том, о чем запретил себе думать, как только понял, что мысли снова и снова к этому возвращаются. Ему было трудно даже вспомнить, о чем собирался с ней говорить, но ведь он отвечает за то, чтобы привезти невесту брата в Киев целой и невредимой.
— Ты… и, правда это сможешь? — недоверчиво спросил воевода, разглядывая ее и думая, что эта манящая красота богами предназначена вовсе не для борьбы с игрецами.
— Смогла же вчера.
— Вчера я ничего не понял.
— А тебе и не надо. Острым железом духов можно напугать и даже отогнать ненадолго, но они вернутся. Чтобы избавиться от них совсем, нужно другое.
— Нет, постой. Я не хочу, чтобы ты… — Белотур с беспокойством мял свою дорогую шапку. Он совершенно точно знал, что девушке не следует вмешиваться в такое дело. Но, с другой стороны, перед ним сидела не просто девушка, и он не был уверен, что может решать за нее. А хотелось… — Я за тебя отвечаю, чтобы брату невесту в целости и сохранности привезти. А тут игрецы! А если они на тебя набросятся?
— На меня не набросятся, у меня есть княж-трава солонокрес. Моя мать ее нашла, заговорила, она никакую нечисть ко мне не подпустит.
— И тебе не страшно?
— Страшно. Но никто лучше меня с этим не справится, но я должна попробовать. Нет, я должна это сделать. Я сумею.
— С ума сошла… — Белотур запустил пальцы себе в волосы и взъерошил. — И я с тобой вместе. Чего придумала!
Обрученная невеста, что на глаза чужим людям не должна показываться — от дома в такой дали, между сговором и свадьбой, — с игрецами навострилась воевать! Ты с ума сошла, что в это дело лезешь, и я с ума сошел, что тебе позволяю! Почему — не пойму!
— Ну, что ты! — Дивляна улыбнулась, встала с места и подошла к нему.
Она видела, что Белотур тревожится и колеблется. А только он, как представитель рода ее будущего мужа, да еще Велем, как ее старший брат, вдвоем и имели власть что-то ей разрешать или запрещать. И перед отъездом из дома она, стараясь загладить прежнее своевольство, пообещала перед чурами и родичами во всем слушаться этих двоих.
Но теперь он смотрел на нее с тревогой и неуверенностью, будто сам не знал, стоит ли ему вмешиваться в дела, в которых мужчина и воевода так мало понимает. Сохрани чуры, вздумает советоваться с Велемом, а уж тот точно запретит! И, торопясь перетянуть на свою сторону хотя бы одного из двоих, Дивляна обвила руками плечи Белотура и стала уговаривать, покрывая беспорядочными поцелуями его щеки под бородой, горячий лоб, глаза и даже сухие теплые губы:
— Брате любезный, сокол ясный, ну, не упрямься, сделай милость! Боги ничего зазря не делают, раз привели нас сюда, значит, я должна помочь. А нам ведь через Днепр идти — подумай, как нам князь Громша будет благодарен, если мы его сына от верной смерти спасем! А если не спасем, он ведь нас возненавидит! И какая слава обо мне пойдет, если я, Огнедева, княжьего сына без помощи брошу! Сам же ты говорил, что я для вас — дар небесный, так неужели надо этот дар от людей прятать?
Теперь она почти боялась, что ей запретят вмешиваться и лишат случая попробовать свои силы — а ведь ей уже ясно, что делать, осталось только проверить, получится или нет. После утреннего похода в луга Дивляна словно бы принесла с собой все это — волнуемое ветром море трав, синеву неба, чистоту росы, золото первых лучей над вершинами елей; сила Матери Земли пронизывала ее, кипела в жилах, будто вода в весенних ручьях, наполняла томлением, которое искало выхода. И пока ей некого любить… нет, Белотура — нельзя… вся эта сила могла найти выход только в борьбе с невидимым врагом, только на Ту Сторону она могла выбросить то, чему в ее нынешней жизни не было места. И при этом ее радовало, что даже Белотур, сильный, зрелый мужчина, не может противостоять этой силе и делается в ее руках мягким и податливым.
Белотур сначала смеялся и отбивался, потом перестал, обнял ее и потянул к себе. Дивляна чувствовала, что он ее уже не слушает, а только тяжело дышит, подставив ей лицо. Но не успела она подумать, что зашла слишком далеко, как Белотур отодвинул ее от себя и потряс головой.
— Ну, что ты делаешь? — Вид у него был как у полупьяного, и он, с усилием приходя в себя, взглянул на нее с упреком. — Мало мне будто…
— Чего?
— Ничего. Здесь ведь не Купала.
— А жаль! — невольно вырвалось у Дивляны, и она тут же прикрыла рот рукой, но было поздно. — Так ты позволяешь? — Она снова придвинулась к нему, и глаза ее говорили: если он не даст ей сразиться с игрецами, то всю ее бурлящую силу испытает на себе.
— Да кто бы перед тобой устоял… и игрецы тоже.
Поднявшись, он пошел к двери.
— Не говори Велему, — бросила ему вслед Дивляна.
Он кивнул, имея в виду, что и сам не собирается рассказывать брату невесты, как целовал ее, вовсе, не будучи ее женихом. Но уже на пороге понял, что она говорит не о том, и, обернувшись, махнул рукой. Он-то, дуренри поначалу думал, что Огнедева — это лишь почетное звание, но теперь стал осознавать нечто другое. В этой юной, красивой и привлекательной девушке, иной раз такой простой и веселой, совершенно не похожей на баб-ворожеек, действительно таились силы, которых он не понимал.