Вышла луна, вершина горы осветилась. И она стала совсем другой. Священная гора обрела тот облик, который он мысленно рисовал себе, воображая то, что было до пожара. Первым, что он увидел, был высокий, в два человеческих роста, идол Ярилы. Он казался так огромен и грозен, что Зимобор невольно поклонился. Ног у идола не было – нижняя часть толстого дубового бревна оставалась необработанной, сохранила даже кору, и собственно изображение начиналось на уровне груди. Значит, врали слухи, будто у идола было позолоченное «это». Зато в руках Ярила держал изогнутый турий рог, действительно обитый позолоченным серебром.
Позади Ярилы выстроились цепочкой идолы поменьше, а за ними тянулись темные строения – хоромины, предназначенные для многолюдных священных пиров. Их двери были открыты, с маленьких окошек убраны заслонки, и внутри шло шумное веселье. Блестел огонь, тянуло дымом, запахом жареного мяса, раздавались голоса. В первые мгновения Зимобор ничего этого не заметил: этот мир развивается и расширяется по мере того, как к нему приглядываются. Кто там, в хороминах, люди или духи? Если и люди, то не те… Предки? Может быть, духи спящих собираются здесь на свой потусторонний праздник? Из ближайшей двери доносился звонкий, стройный перезвон гусельных струн и красивый, старчески тонкий, но еще сильный и уверенный голос умелого певца выводил древние, знакомые Зимобору строки:
…И дает он тугой свой лук князю Дивничу,
Подает ему да калену стрелу.
Стал натягивать Дивнич лук тугой,
Заревел тот лук, словно лютый зверь.
Переламывал тут Дивнич тугой лук надвое,
Да бросал он лук на сыру землю,
Да бросал он калену стрелу да вперед жалом,
А и бросил он стрелу за три версты,
И попал он в тот дуб трехвековый,
В то колечко золоченое!
Разлетался старый дуб да во щепочки!..
Эту песню, одну из множества песен о подвигах трех внуков Крива, Зимобор много раз слышал в Смоленске, и сейчас ее слова успокоили его. Здешний мир был близок ему по духу, а значит, он найдет в нем дорогу, даже если здесь живут люди не его поколения, а прошлых или будущих…
Он прошел через пустую площадку и еще раз поклонился Яриле.
– Кланяюсь тебе, Ярила, сын Сварога! – негромко сказал он. – Благослови мой путь через твои земли! Защити меня от зла и обрати ко мне благо!
Как вершина Ярилиной горы, снаружи видимая пустой, за воротами оказалась полной жизни, так и гора Становище, где располагался город Радегощ, поразила его пустотой. Города за речкой не было: гора Становище теперь стала отражением Ярилиной горы в действительности – кочки и рытвины, поросшие травой и кустарником, и никакого признака жизни. Все верно. В том мире, куда он вступил, все отражается навыворот: где в человеческом мире жилье, здесь пустыня. И наоборот.
А может, он просто попал в те времена, когда святилище уже стояло, а города еще не было?
Зимобор направился вниз с горы. Кусты бузины шевелились, какие-то темные, мохнатые существа перепрыгивали из одного куста в другой, сильно трясли ветки. Слышались писк, невнятная возня, повизгивание. Зимобор даже не оглядывался, а только смотрел под ноги, чтобы не свалиться в темноте в какую-нибудь яму. Валуны, отмечавшие дорогу к вершине, и теперь указывали путь. Волшебство перевернутого мира сказалось на них – здесь они были уже не черными, а белыми и слегка светились. По их поверхностям перебегали легкие золотые искры, и Зимобор ждал, что вот-вот из-под валуна покажется белый петушок или белый барашек – знак зарытого клада…
Но вместо белого барашка путь ему преградило нечто совсем другое. Впереди, шагах в пяти, от темного скопления кустов вдруг отделилось тускло мерцающее бледно-голубоватое пятно и метнулось наперерез. Зимобор вздрогнул и остановился, по привычке хватаясь за меч. Перед ним была рослая, выше него, тощая, изможденная женщина с опухшим лицом, тяжелыми, набрякшими веками, с длинными распущенными волосами, перепутанными и торчащими, как прутья старого помела. Все тело ее сотрясалось, взгляд блуждал. Понятно было, что это такое. Зимобор ждал чего-нибудь в этом роде. Гора мертвого святилища сама по себе была нечистым местом, а на росшую здесь бузину местные ведуны и ведуньи уже несколько поколений отсылали болезни. Лихорадка тряслась, качалась, но шаг за шагом подступала ближе к Зимобору. Стуча зубами, она приговаривала что-то обрывистое и почти бессвязное, но жуткое по сути:
А которого человека поймаю,
Тот бледен будет, как воск,
Дрожать будет, как лист осиновый,
Таять будет, как снег у тепла,
И живым не бывать…
Зимобор не слишком ее испугался: Лихорадка – нечисть бессмысленная. Пока она бормотала и тянула к нему костлявые руки, он нашарил в мешочке с огнивом громовую стрелку – острый кусочек кремня, похожий на стрелу, зажал его в руке, потом громко сказал:
– Марена тебя породила, под бузину посадила, и там место тебе во веки вечные! Из бузины вышла – в бузину ступай!
И бросил в Лихорадку громовой стрелкой. С жутким всхлипом Лихорадка втянулась под корни ближайшего куста, и из-под земли все еще слышался приглушенный вой.
Спустившись к подножию горы, Зимобор пошел в обход нее, в сторону леса. Небо светлело, и хотя до настоящего рассвета было еще далеко, он уже мог разглядеть, куда идет.
Вокруг была прозрачная серая мгла – не ночь, не сумерки, а какой-то особый свет, присущий этому, изнаночному, миру. Зимобор шел, чувствуя, как на каждом шагу раздвигает собой эту тьму, как воду, – само его тело было здесь чужим, инородным. Может быть, ему удастся проскользнуть сквозь этот серый воздух, как рыба скользит в воде – не оставляя следа, ничего не задевая. Как скользят вон те серые, плотные тени за толстыми шершавыми стволами дубов… Чьи-то зеленоватые, мерцающие глаза следили за ним украдкой, чей-то тихий шепот летел ему вслед, и кусты в низине дрожали, словно кто-то рвался из них на узкую тропу и все-таки не решался выйти.
В лесу было темнее, но Зимобора окружало странное свечение: мягко мерцали голубоватым светом кусты и деревья, и то же свечение поднималось от воды темного болотного ручья. Зимобор знал, что в настоящем мире местность здесь понижается, что тропа вскоре должна превратиться в старую, трухлявую, заброшенную гать, по которой когда-то ездили к селу Верхнедолу. Но местность поднималась, тропа оставалась сухой и делалась все шире.
Вот здесь должна начаться гать… Зимобор хорошо помнил череду бурых, трухлявых бревен, наводивших на мысль о мертвых телах. У поворота ручья они лежали плотным помостом, а на середине помоста стоял высокий стебель с ярким розовым соцветьем-метелкой. Дивина сказала, как он называется, но Зимобор забыл.
И цветок действительно был. С этой стороны мира он так же стоял, с таким гордым видом, как будто ему-то и принадлежал весь этот лес. Зимобор замедлил шаг – с цветком хотелось поздороваться, как с хозяином на пороге дома.
И цветок чуть заметно кивнул в ответ на его неуверенный поклон. Свечение вокруг него было особенно ярким, делая его похожим на горящую лучину.