Все силы и способности Зимобора здесь были на месте, и уже через неделю Требимир ставил его присматривать за поединками более молодых и менее опытных. Прошлой зимой, как Зимобору рассказали, в Полотеске прошел мор, унесший много народу, начиная с самой жены Столпомира, княгини Славницы. В дружине тоже были большие потери, не считая понесенных в боях с варяжскими разбойниками, иногда прорывавшимися по Западной Двине. От прежних восьми десятков, которые князь Столпомир постоянно держал при дворе, осталось не более половины. В дружине по-прежнему имелось восемь десятников, но в десятках у них было человек по пять-шесть, а где-то и четверо.
Сейчас, весной, князь набирал новых отроков, брал парней из посада, из окрестных родовых поселков. Среди них было много здоровых и сильных, но почти ничего не умеющих. Требимир быстро заметил, что Ледич из-под Торопца не только многому может научить, но и умеет это делать спокойно, терпеливо, привычно, объяснять и показывать по десять раз, не оскорбляя и не унижая никого, но зорко выхватывая глазом малейшую ошибку и, главное, хорошо понимая, что чем больше пота сейчас, тем меньше крови потом. Он отлично знал все мелочи – что слишком большой подшлемник или сползающий на глаза шлем сделают тебя слепым в бою и отдадут в руки противника, что плохо прикрепленная ручка щита оставит с этой ручкой в руках, но без самого щита. Он видел манеру каждого со всеми ее недостатками: один слишком суетится, лезет напролом, не глядя, и будет легкой жертвой внимательного и хладнокровного противника, другой тратит слишком много сил, осыпая противника бессмысленными и бесполезными ударами, и быстро устает, третий… Короче, через месяц Требимир разделил десяток Хвата на два самостоятельных, оба разбавил молодым пополнением и над вторым поставил Ледича. И никто из Столпомировой дружины не обиделся и не сказал, что-де много чести: все видели, что это правильно. Ему было двадцать четыре года, но его воинский опыт, если считать с самого начала подготовки мальчика, насчитывал семнадцать лет. Из его ровесников больше не имел никто, да и из старших имели не все.
Месяца два прошли незаметно, начиналась осень. Созрели овощи, лица изголодавшихся людей наконец немного округлились. В селениях готовили серпы и не уставали любоваться почти созревшим хлебом – ячменем, пшеницей, овсом, рожью, а заодно сторожить драгоценные нивы. Каждую ночь на краях полей разводили костры, мужчины с луками и рогатинами обходили межи, оберегая поля от медведей, кабанов, оленей, лосей, косуль. Наконец-то предстояло собирать новый урожай, первый за два года, и кривичи с нетерпением предвкушали настоящий хлеб, пироги, каши, блины – все те простые вещи, которых почти не замечаешь, когда они есть, и которых так отчаянно не хватает, когда их нет!
Но до полного благополучия было еще далеко. Семенное зерно частично было съедено, так что посеяли в этот раз меньше, поэтому и урожай ожидался вполовину меньше обычного. Князь Столпомир готовил поход в торговые города Варяжского моря, где можно было на больших осенних торгах купить хлеба и других припасов, привезенных с юга и запада, в обмен на меха, которых у него имелось достаточно.
С приближением осени зашевелились торговые гости. Многие, из внутренних земель, тоже потихоньку двигались на север, к морю, гостиные дворы у причалов Двины оживились. На княжьем дворе тоже прибавилось народу: князю приносили пошлины, подарки, рассказывали новости. С утра до вечера в гриднице стояли гул, болтовня, смех, а почтенные купцы под шумок вели деловые разговоры.
– Это что, а вот я тебе про «греческий огонь» расскажу! – доносился из кучки разноперого народа голос неукротимого Хвата. – Знаешь про «греческий огонь»? Ну, там смола с селитрой или еще чем-то, я не знаю, чего там намешано, и еще чары какие-то, ну, короче, если горшок разбить, он вытечет и сам загорится, и водой его не потушить. Вот, дело было – я сам не помню, но мне рассказывали, что это сделал я.
– Как – не помнишь? – удивлялись слушатели.
– Ну, пьян был. Мы тогда в Ладоге были. Ну, там один мужик нас напоил в дымину, а потом пошли мы с ним и еще с Рыбаком… Не помню, куда шли, вроде к тому мужику, но шли, помню, через пристань. А там ладья, и что-то с нее сгружают, и мужик бегает, вроде хозяин, помогите, кричит, грабят! Потом воевода разобрал: за долги, что ли, у него хотели пару бочек сгрузить. Нас увидел и опять орать: помогите, спасите! Ну, мы туда. Нас трое, и еле на ногах стоим, а тех с десяток.
– Да у тебя спьяну в глазах троилось! – смеялся кто-то.
– Ну, не знаю. Те бочки хватают, а мужик кричит: не трогай, там «греческий огонь»! А я хватаю горшок, над головой поднимаю, кричу: а ну разойдись, щас как жахну! Они: не тронь, дурак, сам сгоришь! Ну, и бежать. А там в горшке потом мед оказался…
Слушатели смеялись, а десятник Суровец качал головой:
– Ой, парень, а если бы правда там «греческий огонь» был? Ведь всю Ладогу сжег бы, дурак пьяный! Чем своими подвигами дурацкими хвалиться, пойдем лучше на пристань, там смоленский обоз пришел.
Зимобор, до того слушавший один ухом, невольно обернулся.
– А чего я? – Хват быстро нашел его взглядом. – Вон пусть Ледич идет. Может, кого из знакомых встретит.
– Видал я этих знакомых в пустой колоде! – очень искренне отозвался Зимобор. Встречать знакомых из Смоленска ему было совсем ни к чему. – Сходи, брат, посмотри, что за люди. Может, у них тоже «греческий огонь» при себе есть…
Хвата не пришлось долго уговаривать, а вернулся он в сопровождении самих смоленских гостей, пришедших поклониться князю Столпомиру подарками. Предвидя это, Зимобор весь день провел в сарае, обучая отроков делать щиты. Но он ничего не потерял, поскольку услышанное потом еще долго обсуждалось в гриднице.
Как и предполагал Зимобор, после его исчезновения княгиней была выбрана Избрана, и смоленские гости заливались соловьями, расписывая, как прекрасна она была в красном с золотом наряде на пиру по этому случаю. Воеводой она объявила Секача. А княжич Буяр на другой же день отправился в город Оршанск, и ходили слухи, что перед этим он шумно поссорился с сестрой-княгиней. Но делать было нечего: княгиня Дубравка видела основного соперника в Зимоборе и, борясь с ним, так постаралась настроить Смоленск в пользу Избраны, что теперь не смогла бы обратить общую любовь с дочери на сына, даже если бы и захотела. Только Буяр никак не желал этого понять, и оттого оставаться в городе и подчиниться сестре для него стало невозможно.
К счастью, смоленские купцы довольно быстро уехали: они прослышали, что полотеский князь тоже собирается за пшеницей на север, и заторопились. Опасность непосредственного разоблачения отступила, но любопытные полочане часто расспрашивали Зимобора, что он думает о смоленских делах. Он отговаривался тем, что-де всю жизнь прожил в Торопце и никого из княжеских родичей не знает.
– А что бы тебе теперь домой вернуться? Не думал? – спрашивал его иногда сотник Требимир. – Ты ведь, говоришь, племянник Велеборовой второй жены…
– Не племянник, а брат! – поправлял Зимобор, улыбаясь и подавляя досаду: он сам произвел себя в братья собственной матери и теперь был вынужден им оставаться. – Только от разных матерей. Но я ее совсем не знал!