И от любви к ним, желая сделать их еще ближе, люди отдавали им самое дорогое – свои собственные чувства, мысли, переживания и сами судьбы, возвращая то, что было когда-то от них получено.
– Эй, ты чего? – Теперь уже Хват, которому не понравилось его слишком задумчивое лицо, пихнул Зимобора в бок. – Не спи – зима приснится, ноги отморозишь!
А Асмунд скальд, которому в руки всунули арфу, с пьяной торжественностью пел славу своему конунгу:
В громе бранной стали
рати бились храбро…
Вся дружина хором подхватывала припев, отбивая такт ладонями по столу, и на лице раскрасневшегося, пьяного, гордого и счастливого Бранеслава отражалось упоение, делавшее его поистине равным богам.
* * *
В начале месяца зернича длинная вереница кораблей отошла от пролива. Из тех ладей, что привезли кривичей, Бранеслав взял с собой только три самых больших, на которых плыл Доброгнев со своей дружиной, а отцовских три десятка распределили по своим двум кораблям. Один десяток во главе с Сулицей остался в Бирке охранять товар.
Зимобор и Хват со своими людьми оказались на двух «горынычах», среди дружины Бранеслава. Когда-то двенадцатилетний княжич приехал в Бирку с дружиной из тридцати отроков, которые взрослели и мужали вместе с ним. Из тех тридцати осталось всего девять человек, остальные за прошедшие десять лет погибли в разных битвах, умерли от ран или болезней. Нынешняя дружина Бранеслава состояла в основном из свеев, и недостатка в желающих служить Бранлейву ярлу не ощущалось. К нему шли охотно: он славился как вождь отважный и удачливый в битвах, щедрый и справедливый при дележе добычи, а ничего другого от вождя здесь и не требовалось.
Наблюдая за Бранеславом, Зимобор невольно качал головой. В единственном сыне Столпомира не осталось уже ничего славянского, ни единой пуговицы, даже не единой мысли. Он был истинным северным вождем, все его мысли были о славе и добыче, которые он умел завоевывать на море и на суше. Как он будет жить, когда вернется в Полотеск? И как Полотеск будет жить под его управлением?
Но нередко Зимобору приходило в голову: а что, собственно, ему самому-то мешает собрать дружину, поступить на службу к такому же варяжскому конунгу и добиться всего того же самого? В том числе и войска, с которым можно отвоевать Смоленск, как Столпомир когда-то отвоевал Полотеск? Ведь об этом ему говорила Младина, для этого она послала его к Столпомиру… Вот только Столпомир отвоевывал свою землю у чужих, а ему придется биться с кровными родственниками.
Однако сейчас, издалека, эта мысль не казалась ужасной. Гораздо ужаснее, будучи потомком богов и полноправным наследником престола, служить десятником, проверять ночные стражи и давать нахлобучку разгильдяю Свояте, который опять нанюхался порошка серых мухоморов – где только берет, подлюга! – потому что, дескать, хочет стать берсерком. Как будто мало Горяя, который и безо всяких мухоморов с одного удара приходит в такое бешенство, что не различает своих и чужих!
Несколько дней корабли шли на юг вдоль каменистых побережий, то на веслах, то под широкими полосатыми парусами. Кривичи весьма неуютно чувствовали себя на корабле, а для свеев он был все равно что дом родной: они не только спали и ели на нем, разжигая огонь под котлом на нарочно устроенной куче камней, но и упражнялись, сражаясь друг с другом, несмотря на качку, и даже показывали свою ловкость, бегая по веслам, вытянутым прямо над водой. Как они объясняли, это умение очень полезно во время боя. Хродлейв, сын Гуннара, с которым Зимобор делил скамью и весло, даже пытался рассказать какую-то очень смешную историю про другого хирдмана, Ульва, но слов не хватало, и Зимобор уразумел только, что тот однажды спьяну побежал как-то не так и ухитрился сломать своим весом аж два весла, причем не на своем корабле, а на чужом, после чего получил оба эти весла в подарок и волок их на себе до своей стоянки. Бранеславовы хирдманы сгибались пополам от смеха, вспоминая эту историю, а Ульв с тех пор так и носил прозвище Два Весла.
Зимобор запомнил много новых слов и мог уже вполне сносно объясняться с Бранеславовыми хирдманами. Названия разных частей вооружения он знал и раньше, но теперь выяснил, например, что шлем можно называть не просто «хьяльм», но и «хильдигьельт», что значит «боров битвы», или «хильдисвин» – «свинья битвы». Свинья в обоих языках, как ни странно, называлась одинаково. Он запомнил, что большой покой с очагом и скамьями, которые славяне между собой называли гридницей, здесь зовется «скали», или «эльдаскали», или еще «стова». Что хозяйка дома называется «хусфрейя», то есть госпожа дома, хозяин – «хусгуми», а вот «хускарл» будет совсем наоборот – раб. Что словом «спорд» можно назвать и рыбий хвост, и нижний край щита, а отсюда идет много шуток о «голодных берсерках», которые-де второпях спутали одно с другим (поскольку берсерки, приходя в боевое безумие, имеют обыкновение вгрызаться в собственный щит). Другие кривичи тоже попривыкли к языку и нашли себе приятелей, так что Зимобор не раз засыпал и просыпался под беседу вроде:
– Лейв, пойдем пить брагу!
– Сокол, уйди!
Уже заметно похолодало, близились зимние бури, Бранеслав купил для всех кривичей плащи из тюленьих шкур, с капюшонами, чтобы укрываться от холодных брызг. Кривичи сами, как и свеи, настолько провоняли рыбьим жиром, что перестали замечать запах, который поначалу казался им невыносимым.
– Вы теперь пахнете как мы, а значит, вы почти наши! – говорил Зимобору Хродлейв, дружески хлопая по плечу.
– Ликлиг тил тэс! – Зимобор улыбался. – Похоже на то.
Некоторые звуки ему еще плохо давались, но его понимали.
Торопясь поскорее увидеть невесту, Бранеслав делал длинные переходы и разрешал причаливать только в сумерках, когда появлялась опасность проглядеть подводный камень. Ночевали где придется: иной раз в гостиных дворах, где лечь удавалось по очереди, иной раз в усадьбах или хуторах, где занимали не только все жилые помещения, но даже хлевы, бани и амбары. Причем на хлев всегда имелось очень много желающих, потому что там было теплее. Здесь была довольно богатая земля – удобная и для земледелия, и для скотоводства. Состоятельные хозяева устраивали для Бранлейва ярла, хорошо здесь известного, обильные пиры: дружить с ним было гораздо безопаснее, чем ссориться. Хват совсем освоился, бойко болтал по-варяжски, ухаживал за служанками в усадьбах. Белолицый, с тонкими русыми усиками и маленькой бородкой, бойкий и веселый, он пользовался известным успехом и по утрам с явным удовольствием рассказывал о своих приключениях.
Зимобору тоже не раз подмигивали светловолосые дочки бондов, приглашая на свидание в кладовку, но он предпочитал делать вид, что ничего не замечает.
– Да что ты теряешься, навь тебя заешь! – негодовал Хват, жалея, что не может сам быть в двух местах сразу. – Да меня бы! Да я бы! Ну, подумаешь, невеста! Да разве она через море увидит!
Но Зимобор не хотел рисковать – не хватало еще, чтобы наутро кто-то пришел жаловаться и показывать синие пятна на горле! И девушек жалко, и прослыть колдуном в чужой стране вдвойне опасно. Ведь она, его злосчастная мара, может увидеть и за морем! И если бы только мара…