– Лучше мы положим запасные щиты на землю, и пусть оруженосцы стоят подальше, – сказал Торвард Роллаугу. – Нам не надо других свидетелей, кроме Одина! Здесь, конечно, не два весла, но тоже место неплохое!
Роллауг бросил на него значительный взгляд. Ему мгновенно вспомнились те два весла восьмилетней давности. Обладая быстрым умом и тончайшим чутьем, он сразу понял, что это сказано неспроста. Но даже Роллауг еще не мог угадать, что скрыто за этим намеком!
Торвард отдал шлем Иггмунду и знаком послал его к остальной дружине, которая ждала возле корабля.
– Именем Харабаны Старого, нашего общего предка, – громко, чтобы слышали дружины, провозгласил Роллауг. – Я, Роллауг сын Хединвальда, конунг Хэдмарланда, призываю Одина на это место, где встречаются земля и вода, и пусть он рассудит нас!
С самого начала поединка дружинам всех семи кораблей стало очевидно, что каждый из вождей повстречал достойного соперника. Обмениваясь осторожными выпадами, оба старались выяснить возможности друг друга. Теперь они были совсем рядом: Торвард мог рассмотреть даже маленькие белые шрамики, которые окружали рот Роллауга и которых почти не скрывала небольшая светлая бородка. Эти следы остались от проколов, через которые Роллаугу действительно когда-то зашили рот. И Торвард любил его за эти шрамы, чем-то родственные его собственной рваной щеке, – такие разные, они в самом деле были назваными братьями по беспокойной судьбе.
Оставаясь внешне невозмутимым, Роллауг чувствовал все большее недоумение. Он сразу понял, что противник не собирается ни убивать его, ни даже ранить, что совсем не сочеталось с заносчивыми и вызывающими речами, а еще заметил разницу между фигурой туальского вождя и силой его ударов. Роллауг Зашитый Рот был почти единственным в Морском Пути человеком, который ухитрялся совмещать противоестественное для мужчины занятие колдовством с выучкой прекрасного бойца.
И вдруг Роллауг начал говорить. Поначалу Торвард за звоном клинков не расслышал его, и первое, что дошло до его сознания, был не смысл слов, а выражение голоса: спокойное, почти деловитое, без следа той надменной насмешливости, с которой Роллауг говорил с ним перед поединком.
– Сдается мне, что ты вовсе не туал, – сказал Роллауг, ни на миг не прекращая двигаться.
– Я не туал, – подтвердил Торвард. – И даже Колем, сыном конунга слэттов, я был не всегда.
– У старого Хеймира нет такого сына. И если я хоть что-то в этом понимаю, – а иначе я не дожил бы до этой примечательной встречи! – драться тебя учили в Морском Пути. И не южнее Фьялленланда!
– Ты отлично разбираешься в этом! – весело одобрил Торвард, чувствуя, что его соперник-собеседник на правильном пути. – Меня учили держать меч в дружине Торбранда конунга. И я могу только гордиться, если по мне это видно!
– Тогда ты гораздо ближе к Торварду конунгу, чем к фрие Эрхине! Что же сделало тебя его врагом?
– Все, что я делаю, послужит к его чести. И к исполнению его желаний. Хотя эти люди, возможно, думают иначе.
– Есть ли у тебя знак, чтобы я верил твоим словам?
– Есть. Но не из тех, что можно увидеть. Или потрогать. Помнишь ли ты нож с оленьей рукояткой? Моховой пласт с брусникой? И красную росу на серой земле зеленого леса?
Роллауг впился в него глазами: все это означало одну, вполне определенную вещь. Обряд побратимства, который он сам, за свою богатую событиями жизнь, проходил только один раз.
– Кто мог это знать, кроме того, кому – Торвард – конунг – очень – доверяет! – в промежутках между выпадами проговорил Торвард.
– Если с тех пор все не изменилось! – быстро ответил Роллауг, имея в виду доверие, а лицо его выражало сомнение и беспокойство: происходящее пока не вмещалось в его понимание. Его зрение было в решительном несогласии с чутьем и памятью!
– Никогда я не был лучшим другом ему, чем сейчас.
Подтверждать это клятвой не требовалось: глупо было бы лгать с мечом в руке, на площадке поединка, куда призван Один.
– И он будет рад, если я доберусь до Аскефьорда живым и здоровым, – добавил Торвард.
– Ты. А те туалы? – Роллауг мимоходом кивнул на корабли перед мысом.
– Он попробует с ними договориться. В Аскефьорде.
– Я слышал о его делах с Эрхиной. Передай ему… я кое-что придумал на этот счет.
Торвард улыбнулся. «Передай ему» недвусмысленно означало намерение пропустить их к Аскефьорду, а в этом «я кое-что придумал» был сам Роллауг, не изменившийся за эти восемь лет.
– Я рад услышать, что ты по-прежнему друг ему! – искренно ответил Торвард, и в его глазах, в его улыбке промелькнуло что-то такое, что, словно молния, ударило Роллауга в самое сердце.
Уже отчасти догадываясь о смысле происходящего, ни на миг не прекращая ловких выпадов, он добавил, выжидательно глядя на противника:
– Да. Я друг ему. И если он хочет мстить за своего отца, то я в его распоряжении.
– Он не хочет мстить, – разом помрачнев при этом воспоминании, ответил Торвард и уже с трудом удержался, чтобы не сказать «я не хочу мстить». – Ведь это был поединок.
– Есть такой способ, при котором никто не обвинит его. Я кое-что придумал.
И у Торварда опять полегчало на сердце: Роллауг и в этом готов был «кое-что придумать» для него, не задавая вопроса, прав ли его побратим.
– Он не хочет мстить, – повторил Торвард. – Хельги ярл – не тот человек, кто заслужил месть.
– Уж не побратался ли с ним Торвард конунг? – ядовито и тревожно спросил Роллауг, настойчиво вглядываясь в лицо Торварда, как единственного человека, который мог на это ответить. – Я не ревную, но дом подожгу!
Торвард расхохотался, услышав уже знакомую шутку, и люди на кораблях дивились, глядя на этот странный, такой искусный и бескровный поединок, больше похожий на обрядовый танец.
– Нет! У Торварда конунга может быть только один побратим, такой же сумасшедший, как он сам! – весело ответил он, уже не боясь, что их кто-то услышит, и глядя прямо в глаза Роллаугу.
В самом деле, кто, как не они двое, так подходили друг другу в названые братья: Торвард, внук рабыни и сын ведьмы, – и Роллауг, убийца собственного сводного племянника, который двадцать пять лет выдавал себя за его дядю, укравший и отбивший невесту у собственного двоюродного внука?
Роллауг отступил на шаг, опустил меч и поднял левую руку со щитом над головой. Торвард, ждавший этого, тоже остановился. По лицу Роллауга разливался ясный внутренний свет: он искрился радостью, и его голубые глаза, глядя в темные, почти черные глаза Коля, видели и узнавали в них глаза Торварда сына Торбранда. Того, кто пришел ему на помощь как раз тогда, когда он отчаянно в этом нуждался, и своей открытостью, дружелюбием и отвагой вызвал любовь в его прохладном, насмешливом и отнюдь не щедром сердце.
– Я узнал тебя… Сигурд, – тихо произнес Роллауг, этим именем намекая, что он действительно все понял. Повидав в жизни немало разнородной ворожбы, он не стал изумляться, восклицать «Не может быть!» и прочее в таком роде, а просто принял то, о чем ему говорили сердце, память, зрение. Внешность Торварда стала чужой, но остались прежними выражение глаз, речь, привычки и способности ведения боя. А Роллауг умел верить сам себе. – Так неужели все это правда? Про Туаль? Что фрия разграбила твой Аскефьорд, увезла твою сестру в рабство – откуда у тебя вдруг взялась сестра? А ты даже не догнал…