А Доброслав мгновенно переменился в лице, вскочил и бросился к реке. Лютава побежала за ним – это все неспроста.
Над рекой и оврагом, вдоль которого вытянулась весь, кружил лебедь – крупный, белый. Завидев людей, он не умчался прочь, а даже снизился, описал еще один круг над крышами и снова закричал.
– Ой! – отчетливо услышала Лютава за спиной голос другого кметя, Кресака. За время подневольного путешествия она запомнила почти всех.
Доброслав, придерживая шапку, не отрываясь следил за лебедем. Белая птица Лады описала над головами еще один круг и скрылась за вершинами рощи. Княжич проводил ее глазами, и на его лице отражались самые разнообразные чувства: волнение, тревога и в придачу скрываемая радость.
Лютава тоже не отрывала от птицы глаз. Та появилась здесь вовсе не случайно. При виде нее Лютаву наполнило стойкое ощущение, что она видит не просто живое, а разумное существо. Или перед ними был посланец богов, или…
На опушке мелькнуло что-то белое, и сразу подумалось, что лебедь, улетевший за лес, возвращается, только почему-то по земле. К тому же он заметно прибавил в росте… только лебединые широкие крылья остались те же.
Из-за деревьев вышла молодая женщина – высокая, стройная. Ее волосы прятались под простым повоем без «рогов» – значит, у нее пока нет детей, – а широкие рукава верхней рубахи спускались до травы. Нетрудно было узнать одежду волхвы, посвященной богине Ладе. Узоры вышивки и пояса, когда женщина подошла поближе, эти догадки подтвердили, но только мало кто стал бы разглядывать узоры, видя перед собой это лицо. Женщина-лебедь отличалась ослепительной красотой – белая кожа, правильные черты, яркие голубые глаза, тонко выписанные черные брови. Ее лицо сияло каким-то победным внутренним светом, выражая гордую уверенность и силу, ум, дружелюбие и даже нежность. Неудивительно, что у кметей, выбежавших из землянки на крик лебедя, при виде нее сделался ошарашенный вид.
Княжич Доброслав шагнул ей навстречу и поклонился.
– Здравствуй, матушка, – хрипловато сказал он.
И Лютава наконец сообразила, кто это может быть. Жрица Лады, да к тому же «матушка» Доброслава – это Семислава, старшая дочь князя воронежских русов-поборичей Будогостя, ставшая младшей женой оковского князя Святко. Мачеха была ровесницей Доброслава, но ему приходилось обращаться к ней с сыновним почтением. Хотя при первом же взгляде на эту пару Лютаву пронзила догадка, что Доброслав испытывает к мачехе не вполне сыновние чувства…
– Здравствуй, свет мой ненаглядный! – ласково ответила Семислава княжичу. – И вы, соколы, здравствуйте! – Она приветливо кивнула кметям. – А это что за красны девицы? – Ее взгляд с любопытством остановился на замерших Лютаве и Молинке. – Нет, молчи, я сама! – Она махнула пасынку, который только успел открыть рот, и шагнула ближе к девушкам. – Да вы никак князя Вершины угрянского дочери! – скользнув взглядом по узорам на рубахах девушек, определила она. – Ну, здравствуй, Лютава Вершиновна! – Она поклонилась, достав рукавом до травы.
– Здравствуй, Семислава Будогостевна! – Лютава тоже поклонилась, ничуть не удивляясь, будто они и раньше не раз встречались. У Семиславы тоже бровь не дрогнула. – Спасибо тебе за честь, что не поленилась выйти встретить.
Она слегка подчеркнула слово «выйти», намекая, что отлично понимает, что за лебедь вот только что пронесся над головами и как вообще молодая княгиня из Твердина попала в эту замшелую и полувыморочную весь. При этом Лютава старалась подавить невольную зависть. Она сама еще не умела в Явном мире принимать облик покровителя, хотя носила имя одного из звериных воплощений самой Марены.
Весьма вероятно, что Семислава угадала ее скрытые чувства, но не подала вида, не выказала ни малейшего торжества из-за своего превосходства, хотя некий дух соперничества между молодыми жрицами одного поколения, но разных богинь всегда имел место. Молодая волхва-княгиня настолько привыкла к тому, что она – лучше всех всегда и во всем, что это не возбуждало в ней никакого тщеславия: она принимала свое превосходство как должное, умела радоваться ему, не задевая гордости других, всегда казалась веселой и приветливой, так что на нее было просто невозможно сердиться за все ее несомненные совершенства. И Лютава ничуть не удивлялась тому трепетному, самозабвенно-восторженному выражению на лице замкнутого гордеца Доброслава, которого сам он, захваченный своими чувствами, совершенно не замечал.
– Что ты примчалась, лебедь белая? – Доброслав слегка прикоснулся к руке своей мачехи, и впрямь, казалось, сотканной из чистейшего лебединого пуха. – Что там, в Твердине? Что в доме? Все ли хорошо?
– Я в воде увидала, что ты нынче воротишься. – Семислава улыбнулась. – Уж как мы ждали тебя, сокол ясный, поджидали, сестра моя все глаза проглядела. Она ведь девочку в березень-месяц родила, а ты и не ведаешь!
– Девочку?
– Князь хотел Белоликой внучку наречь, говорил, беленькая личиком будет, коли мать все на снег глядела! Да сказали чуры – имя бабки Примиславы дать.
– Ну, спасибо за новость! – Доброслав улыбнулся.
– Да я не для того к вам спешила. Сказать хотела, чтоб не ездил ты в Твердин, а сворачивал на Зушу, в Воротынец. Там сейчас и князь, и братья, и дружина. Там войско собирается, чтобы на Дон идти.
– А на Дону что?
– Плохо дело. Воевода воронежский, свояк наш Володыня, в первом же бою погиб, а Воислав лебедянский к нему на помощь не пришел вовремя. Хазары вверх по Дону идут, а путь заградить им некому. Если не выступим – на своей земле и нам их встречать придется. Отец тебя ждет, места не находит – все думает, приведешь ли ему подмогу.
Доброслав опустил голову, зажмурился и даже сжал зубы, пытаясь справиться со стыдом и досадой. Помощь нужна вятичам как воздух, а он проездил почти напрасно!
– Умер князь Велебор, – глухо произнес он. – Наследовала ему дочь, Избрана.
– Избрана! – вскрикнула Семислава. – Она!
– Она! – Доброслав в досаде кивнул. – И разговаривать со мной не хотела, мало что на двери не указала.
– Да, от Избраны нам дружбы не дождаться! – согласилась Семислава, хорошо помнившая юную вдову. – Она что, замуж не вышла?
– Нет.
– Тогда… Добровзора бы к ней послать… – в задумчивости пробормотала Семислава. – Он у нас парень румяный да ловкий… А ты, сокол мой… – Она окинула пасынка взглядом, в котором явно читалось сожаление: и красив ты, и удал, да шея не гнется, притворяться не умеешь. – Ну, что же теперь! Теперь поздно, теперь нам каждое копье на Дону требуется, не до разъездов. А девушек зачем везешь? – Семислава вспомнила о дочерях Вершины. – Или с угрянами сговорился, невест нам дали?
– Не дали, я сам взял. А теперь и приданое возьмем – полками вооруженными.
– Как бы не оказаться тебе тем каганом обрским, [13] которому дань заплатили копьем в сердце! – напомнила Лютава.