Напоследок Обережа влил в рот Явору отвар тысячелистника, смиряющий кровотечение, и просидел около него всю ночь, никого не пуская в истобку.
Даже Медвянку Обережа не велел пускать.
— Дух его теперь в воле божией, человечьи руки ничем более помочь не могут, — сказал он, выйдя к ней в сени. — Посидеть с ним я сам посижу, а тебя не пущу. — уж больно ты беспокойная. Он хоть и без памяти, а слезы твои почует, и дух его огорчится.
— Я не буду плакать! — лепетала Медвянка, но даже теперь не могла остановить слез. Ей казалось, что и ее жизнь висит на тоненьком волоске, который каждый миг грозит оборваться.
— Да что же ты теперь еще можешь? Твое дело девичье — плачь, моли богов за него. Поди домой, а как он в память воротится, я тебя кликну.
Медвянка не стала спорить с волхвом, но и домой не пошла. Она не хотела уходить от Явора, словно в нем был источник ее жизни, и всю ночь просидела в сенях у дверей истобки. Родители пытались увести ее домой, но она не слушала их утешений и уговоров, а ловила слухом сквозь бревенчатые стены, как Обережа мягко ходит по истобке, вполголоса бормоча что-то, и как тяжко дышит Явор, бессознательно стремясь остаться в земном мире, где столь многие нуждаются в нем. В беспрестанных мольбах к Велесу и Макоши Медвянка клялась, что никогда больше не взглянет ни на какого другого парня, никогда не станет смеяться над Явором, а сделает все, чтобы быть ему хорошей женой. Да и как можно иначе? Теперь, когда Медвянка столько пережила и чуть не потеряла его, Явор уже казался ей лучше всех на свете, самым сильным, самым умным и даже самым красивым. Ничего не могло быть лучше его сломанного носа и сросшихся бровей. Теперь он был дорог ей не за достоинства и не за ту защиту, которую он мог ей дать, а просто ради него самого; ей казалось, она любит его просто за то, что он живет на свете. Пусть он только живет — ничего другого Медвянка не просила у богов.
Закрыв глаза и прижавшись лбом к бревенчатой стене, отделявшей ее от Явора, Медвянка думала о нем, вызывала в памяти его лицо, голос, тепло и силу его рук, старалась оживить в сердце его образ и тем призвать назад дух, заблудившийся между мирами. Телом Явор был на земле, искра жизнеогня еще тлела в нем, но дух покинул тело и стоял у ворот Перунова Ирья. Однако ворота не откроются перед ним, пока в теле теплится жизнь. Это страшнее мгновенной смерти — так становятся упырями. «Ты же говорил, что мы с тобой никогда не разлучимся, так не оставляй же меня, вернись! — звала Медвянка своего жениха. — А не можешь воротиться — так возьми меня в собой. Я с тобой на тот свет пойду, там тебе женой буду, а здесь мне без тебя все пусто». Не на этом свете, так пусть хоть на том сам Отец Небесного Огня наречет их мужем и женой, и тогда они будут вместе всегда. В стране вечной радости предков печенежская сабля не сможет разлучить их.
От тоски, страха и молитв Медвянка за долгие часы словно окаменела, спала с открытыми глазами, сидя на полу, на разбросанном сене, прислонясь к бревенчатой стене. Но она не видела ни стен, ни широкой лавки с бадейкой воды и ковшичком на краю, ни спавшего на скамье отрока, свесившего лохматую голову. Зримый мир исчез для Медвянки, глаза ее, омытые жгучими слезами, научились видеть иное. Ей грезилась широкая река, несущая ее на мягких зелено-голубых волнах навстречу огромному красному солнцу, и так велико оно было, что делалось ясно: до него совсем близко. Солнце указывало путь, его лучи ложились под ноги алой дорогой, и впереди уже сиял радужный мост, а за ним зеленый сад, где живут предки. Но на пути туда лежала тенистая низина, а в ней под плакучими ивами мягко струились два источника — живая и мертвая вода. Здесь — межа миров, мира живых и мира мертвых. Испившему мертвой воды открывается дорога в Сварожьи Луга, но ему нет дороги к живым. Живая вода выпускает в мир живых — но она доступна только мертвым. А для того, кто ушел от живых, но не вошел к мертвым, заблудился между мирами, нужны они обе. Об этом рассказывают кощуны, за этими двумя водами Солнечный Хорт посылал ворона, чтобы оживить Заревика, зарубленного и не погребенного коварными братьями. Только ворон, вещая птица мертвого мира, знает туда путь, даже Солнечному Волку нет туда дороги. Кто же добудет для Явора мертвой и живой воды? В полузабытьи Медвянка видела эти источники, слышала тихое, ласковое журчанье, навевающее покой, отрешающее от страданий, но в руках ее не было силы зачерпнуть из них. Слезы текли по ее лицу и падали на колени, и руки не поднимались утереть их. Она сама затерялась меж мирами и хотела только одного — найти Явора и быть с ним, всегда с ним.
С рассветом Обережа вышел к ней в сени. Медвянка подняла голову ему навстречу, но не сразу нашла в себе силы подняться на ноги. Сама она неузнаваемо изменилась за вчерашний день и эту ночь, словно и ее сразила печенежская сабля: лицо побледнело, как от тяжелой болезни, веки покраснели от слез, ресницы слиплись, всегда опрятные волосы выбились из косы и висели вдоль щек, тоже омоченные в слезах. И глаза больше не блестели, а были как два черных колодца, полные тревожного страдания. Она очнулась от грез и вспомнила: уже утро, она сидит на полу в сенях, а за стеной лежит Явор — живой ли, мертвый ли?
— Что, душа-девица, от вечерней зари до утренней досидела ты здесь? — негромко спросил Обережа. — Помнишь ли, что говорила про них?
«Когда заря утренняя с зарей вечерней сойдутся, тогда я за тебя пойду», — вспомнились Медвянке ее собственные бессердечные слова, сказанные на забороле, когда Явор предлагал ей перстенек. Она не удивилась, откуда волхв знает о них, но это напоминание о прежнем ее отчуждении от Явора вдруг наполнило ее ужасом, от которого у нее занялось дыхание и тьма затопила взор. Она подумала, что он умер, и сама будто умерла — время остановилось, мир обрушился.
— Встретились у тебя, выходит, заря утренняя с зарей вечерней, — продолжал Обережа, положив руку ей на голову. И Медвянка услышала в его голосе не горе, а облегчение и поняла, что ужас ее был напрасным. — Ступай, теперь можно, — продолжал волхв. — Жив твой сокол и будет жить, ты его у Морены отплакала. Слезы — тоже вода мертвая, слезы — и живая вода.
Откуда взялись у нее силы — Медвянка вскочила на ноги, уцепилась за стену, борясь с мгновенным головокружением, а потом устремилась в истобку. Словно боясь спугнуть кого-то, она старалась ступать неслышно и задыхалась от нетерпения скорее увидеть Явора.
В истобке все лучины уже были погашены, бледный свет зари проникал через небольшое окно и освещал лежанку Явора. Казалось, сама Утренняя Заря заглянула проведать — жив ли? Всхлипывая от волнения, страха и недоверчивого счастья разом, Медвянка подбежала к лежанке и застыла, прижав руки к груди. Явор лежал в беспамятстве, вытянувшись, как каменное изваяние, — живые так не спят. В сероватом свете зари он казался безжизненно-бледен, его грудь, плечо и половина лица были затянуты полотняными повязками со следами крови и буро-зеленой каши целебных трав. Вокруг глаз темнели пугающие круги, губы были приоткрыты, он тяжело дышал, словно каждый вздох требовал от него бессознательных и тяжелых усилий. Нынешний вид его, всегда такого сильного и уверенного, острее копья пронзил сердце Медвянки; в ней вскипело сострадание, жалость, страх и бурное желание помочь. Попроси сейчас Обережа всю кровь ее для Явора — она отдала бы, не задумавшись. Прошло то время, когда она думала только о себе; сейчас ей казалось, что ее самой по себе больше нет, а живет она только рядом с Явором и только для него.