Его тихий, ровный голос околдовывал Веселку; все покровы вдруг как будто растворились, этот голос беспрепятственно проникал в самую ее душу и дышал на нее холодом. Уже не было сил думать о том, чтобы идти куда-то. Это все старик… с каждым его словом холод крепчает, он будет гнать и гнать на нее мороз, пока она не закоченеет совсем… Хотелось покоя и сна; Веселка уже не видела старика, в глазах темнело, по жилам разливалось дурманящее тепло. Это все он… Она уже не чувствует холода, она уже в его власти… Дороги назад, к теплу, для нее нет… Хотелось прилечь прямо здесь, на снегу, и снеговая перина казалась мягкой, ласковой, теплой и уютной. Это смерть… Веселка понимала последней искрой разума, что это смерть, но не было сил противиться ей. Стоять на ногах было неодолимо тяжело. Тепло и покой мерещились совсем близко, обволакивали ее, гасили мысль и чувство.
– Тепло ли тебе, душа моя? – ровно, почти ласково шепнул в уши голос старика.
– Тепло, батюшка, – шепнула в ответ Веселка, сама слыша, что с губ ее не срывается ни единого звука.
В ушах стоял ровный, баюкающий гул метели, но внезапно в нем появился какой-то более резкий звук. Волчий вой, протяжный и пронзительный, вплелся в песню метели и разрушил чары. Веселка вздрогнула и вдруг ясно осознала, что замерзает; искорка настоящего живого тепла задрожала где-то в самой глубине ее существа и помогла ощутить, до чего же она окоченела. Сердце беспокойно забилось, и словно кто-то кричал внутри нее: «Я не хочу! Проснись, проснись скорее!»
С усилием Веселка подняла голову; ей было горячо и холодно разом, эти две волны боролись в ней и рвали на части. Она сидела на снегу, и мир вокруг покачивался. Волчий вой нарастал, звучал все ближе, но Веселка не могла сообразить, слышит ли она его ушами, или он ей тоже мерещится, как эти огненные пятна на снегу. Все вокруг плыло, она не могла сообразить, на каком она свете, жива она или нет, сон это или явь.
Из-за снежной пелены вдруг выскочил серый волк с белой грудью… Но что-то в нем было не волчье, скорее, он походил на большую собаку с примесью волчьей крови. Лохматый серый зверь с ходу набросился на Сивого Деда, тот отмахнулся рукоятью своей снеговой метлы, но тут же другая собака вскочила ему на спину и вцепилась зубами в шею. Сивый Дед завыл и закричал, от его крика мороз взялся еще крепче, метель замела так густо, что не стало видно воздуха; в последний миг Веселка успела заметить, как среди пелены мелькает еще несколько таких же волков-собак. Они казались не живыми существами, а какими-то зимними духами, вихрями, порождениями метели, детьми сумерек и снега. И эти духи бросились на старика и на лошадь, а откуда-то со стороны доносился многоголосый волчий вой.
Веселка уронила голову на рукав и зажмурилась; ей хотелось зарыться в снег поглубже. Было похоже на ее падение вслед за Моровой Девкой; даже не пытаясь понять, что происходит, она ждала забытья как спасения, даже не предполагая, где и как очнется.
Волчий вой усилился и окружил ее; теперь он звучал победно, ликующе. Зато ветер стих, снег редел. Чувства Веселки успокоились; она по-прежнему мерзла, но теперь была уверена, что это не сон. Ей хотелось подняться, двигаться, но было страшно. Вой приблизился к ней вплотную, казалось, она окружена стаей волков.
Ей почудилось вроде бы вблизи позвякивает упряжь. Мелькнула было мысль, что Сивый Дед вернулся. Но нет, было далеко не так холодно, как раньше.
Собравшись с силами, Веселка подняла голову. Старика и собак не было, зато от пологого лесного берега прямо к ней ехало верхом какое-то странное и жуткое существо: невысокое, но плечистое, одетое в косматую волчью накидку без рукавов, в меховую шапку… Вместо лица у него была волчья морда, но какая-то не такая… не живая… В памяти мелькнул Велесов вечер, когда вслед за черной коровой по городу ходят ряженые в разных страшных личинах, и в таких вот тоже, из высушенных волчьих морд… Только лошадь – вороной масти, небольшая и косматая, – показалась знакомой, и вид этой лошади убедил Веселку, что она видит не потустороннее существо из Нави. Но кто это? Оборотень?
Целый десяток таких же оборотней приближался к ней со всех сторон; некоторые испускали знакомый волчий вой. Возле коней вертелись те самые собаки, что напали на Сивого Деда, и вид у них был торжествующий, довольный. Сам же Сивый Дед, его сани и серая лошадь исчезли, будто привиделись; от метели не осталось и следа, воздух был чист, дышалось легко. Косматые крепенькие коньки упрямо одолевали сугробы на опушке леса и с привычной осторожностью переставляли на льду реки широкие копыта, подкованные в два железных шипа. От лошадей и всадников веяло живым теплом, и с каждым мгновением Веселку все больше наполняла уверенность, что это – не нечисть. Но кто же тогда?
Тот, кого она заметила первым, уже подъехал к ней шага на два и остановил коня, рассматривая ее сквозь прорези личины. Веселка, сидя на снегу и мокрой рукавицей стирая снег с лица, тоже смотрела ему в «морду» – из-под волчьей личины виднелась часть человеческого лица, небольшой подбородок и рот, окруженный реденькими черными волосками, никак не тянущими на бороду. Поверх волчьей накидки на шее «оборотня», на поясе и даже на голенищах сапог, на конской упряжи висело множество литых из бронзы оберегов – каких-то фигурок, крученых проволочек, кружочков, утиных лапок, бубенчиков… И тут Веселка сообразила, кто перед ней. Слишком много думая о чудесах Надвечного мира, она позабыла простых обитателей земли. Это же личивины!
О личивинах, чужих, неговорлинских племенах, живущих в глухих лесах между истоками Турьи и Волоты, Веселка знала лишь понаслышке. Они вели торговлю с говорлинами, продавая хорошие меха, лосиный рог и мед в обмен на разные ремесленные изделия и хлеб, но в большие города не ездили и лишь два раза в год являлись по торговым дням в маленькие погостья, стоявшие поближе к их лесам. Купцы рассказывали, что своих городов у личивинов нет, а есть только небольшие родовые поселки на берегах лесных рек, что хлеба личивины не сеют, живут только охотой и рыболовством. Еще рассказывали, что свой род они ведут от лесных зверей и зверей этих почитают за богов. Болтали всякую дичь, будто мужья и жены у них общие, но этого никто достоверно подтвердить не мог, потому что в личивинских поселках никто из рассказчиков не бывал. А вот то, что личивины нередко грабят купцов, застигнутых в лесах с малой дружиной, было, к сожалению, чистой правдой. Короче, личивины считались диким, темным, неведомым и опасным народом, и встреча с ними в глухом лесу никого бы не порадовала.
Веселка лишь мельком вспомнила обо всем этом; в мыслях ее была полная путаница и разброд. Она еще не опомнилась от встречи с Сивым Дедом, а тут новая напасть! Пока личивины не проявляли никакой враждебности, но вид их был так дик и непривычен, что Веселка не могла смотреть на них без страха.
А личивины уже стояли вокруг нее плотным кольцом, поигрывая плетьми и радостно перекликаясь. Даже не пытаясь встать, Веселка сидела на снегу и переводила тревожно-недоуменный взгляд с одного на другого. Все всадники казались ей одинаковыми: волчьи личины, серые накидки из волчьих шкур, с висящими лапами и хвостами, бронзовые подвески везде, где можно. Голоса были чужими, непривычными, и она не понимала ни одного слова. Казалось, личивины очень рады, что нашли ее, она слышала тонкий, гортанный смех, и плети в руках у них звенели весело, как будто играли.