Не сказав ни слова, Божара устремилась в храм. Под землей было тесновато для всех живших в святилище женщин, но Даровану пропустили вперед: она могла понадобиться Божаре. Старшая волхва бросала травы в чашу, шептала что-то, водила руками над поверхностью воды. Эта ворожба не требует особого искусства: видеть в воде умеет любая чародейка из глухого лесного огнища. И глазам Божары, как в окне, открывались видения: засыпанный серым влажным снегом лес, конная дружина, неспешно едущая по прогалине, следуя за коренастым пешим проводником. На щитах всадников без труда удавалось разглядеть знак сокола. И призрачный золотистый сокол парил в небе над дружиной, распростертыми крылами осеняя их путь.
– Рароги! – произнесла Божара, не отрывая глаз от чаши. – Сюда идет дружина рарогов, и я вижу с ними самого князя! Сокол ведет их – у них не мирные помыслы.
По темной, почти неразличимой во тьме толпе женщин пробежала волна тревожного шепота.
«Не может быть!» – ахнула про себя Дарована.
Если бы ей сказали, что само Полуночное Море вышло из берегов и катится сюда, она не была бы так поражена. Никогда в жизни она не слышала, чтобы князь ходил ратным походом на святилище. Земное обиталище божества неприкосновенно. Даже она, всего три месяца назад бывшая целью князя Держимира, спокойно жила в святилище на его земле, зная, что здесь она в безопасности и что князь ни в коем случае не посмеет обидеть девушку, взятую под покровительство самой богиней. И, как показало время, князь Держимир ей ничем не угрожал. Но рароги! Все три ветви их племени жили обособленно от других говорлинов и называли богов иными именами. У них хватит дерзости оскорбить святилище Макоши со славу своего трехликого Свентовида!
– Что им нужно? – шепнула Дарована.
Целью похода могла быть или она сама, или священная чаша. Или то и другое! Божара меж тем продолжала смотреть в воду. Она шептала новое заклинание, и теперь ей виделась не дружина в лесу и не князь Боримир верхом на коне. Она видела сокола с золотым колечком на ноге, стремительно летящего прочь, видела еле тлеющий огонь на огромном жертвеннике Свентовида в главном святилище рарогов, видела Солнечную Деву – верховную жрицу Свентовида, в длинной белой одежде с золотым поясом. И видела образ Чаши Судеб, о которой говорила Солнечная Дева, простирая руки куда-то вдаль.
– Священный сокол улетел от рарогов, – наконец заговорила Божара, отойдя от чаши и закрыв утомленные глаза. – Взамен они хотят получить нашу святыню и с ней вновь обрести милость богов. Они идут за ней.
Женщины снова загудели, кто-то запричитал, в голосах слышались ужас и растерянность. Потерять священную чашу – такое никому и в голову не могло прийти. Это все равно что потерять Истир или расколоть небо! Но как же можно помешать? Святилище Макоши охраняли только сила богини и почтение к ней, дружины здесь не держали. Спрятать, унести? Далеко ли унесут тяжелую чашу несколько женщин, которых преследует целое войско?
– Князь! – воскликнула Дарована. С детства приученная думать о подобных вещах, она могла найти выход гораздо быстрее, чем служительницы богини. – Нужно немедленно послать гонца к князю Держимиру! Он поможет! Он не потерпит, чтобы рароги ходили по его земле и грабили его святилища! И он где-то близко! Его полюдье ходит по Краене, я знаю! Он не успел еще уйти на Ветляну! Матушка! – Дарована обернулась к Божаре. – Нужно только узнать, где он сейчас! И можно послать кого-нибудь из моих кметей.
Пять десятков кметей, отряженные Скородумом охранять княжну, жили на ближайших огнищах, поскольку мужчины не допускались в обиталище Великой Матери. Против дружины Боримира их было мало, но гонцов лучше не найдешь. Сейчас Дарована не помнила, что совсем недавно боялась князя Держимира. Необходимость защитить Чашу Судеб от рарогов заставляла забыть о прошлом.
Беспокоило Даровану только одно: как бы сотник Рьян не поддался на уговоры всполошенной Любицы и не попытался увезти их. Однажды потеряв княжну, Рьян с тех пор удвоил бдительность, стараясь доказать князю Скородуму, что достоин доверия. Правда, в прошлый раз его противником был сам Огнеяр Серебряный Волк, так что поражение едва ли можно поставить сотнику в вину. И теперь он непременно потребует отъезда, а Дарована не хотела уезжать от чаши. Она знала, что увозить и прятать свою святыню Божара не позволит, и бежать из святилища, выказывая этим неверие в способность богини защитить, Дароване казалось недостойным.
– Мы пошлем к нему гонца, – тихо ответила Божара, не открывая глаз. – Но князь Держимир не успеет. Рароги слишком близко. Мы найдем средство остановить их. Великая Мать не нуждается в мечах, она сама защитит себя.
С этими словами Божара вдруг широко раскрыла глаза, и Дарована отшатнулась, прижала руку ко рту, чтобы сдержать вскрик, – такой яркий, неудержимый огонь сверкнул в глазах волхвы. Ее лицо преобразилось; казалось, по нему пробегают мгновенные молнии, на кончиках ресниц тлеют голубоватые искры. Дух Божары искал тропинку к Матери Макоши. И теперь она была готова говорить с богиней.
Божара шагнула к камню, положила кончики пальцев на широкий глиняный валик, окружавший горло чаши, выпрямилась и заговорила, глядя в полутьму перед собой:
За тридевять земель,
За тридевять лесов,
На море-океане,
На острове Буяне
Стоит зелен дуб,
А под дубом лежит камень бел;
А на камне том,
Под рогатым венцом,
Сидит Макошь Матушка.
Держит она три прута:
Первый прут – железный,
Второй прут – медный,
Третий прут – серебряный.
Бьет Макошь теми прутами по земле:
Как ударит железным – станет темен лес,
Как ударит медным – лягут мхи да болота,
Как ударит серебряным – прянет синь туман!
Божара говорила то быстрее, то медленнее, подчиняясь какому-то далекому, ей одной слышимому ладу; ее голос накатывался волной, окутывал души стоящих вокруг нее женщин, и каждая из них, в сердце своем повторяя за Божарой заклинание, посылала свой дух вдогонку за ее духом, помогала общей силе достучаться до слуха Великой Матери.
Слова Божары гулко отдавались в ушах Дарованы; порой ей казалось, что это говорит тьма подземного святилища, порой – что это голос самой священной чаши. И она, вслед за травницами и чародейками стремясь к образу Макоши, больше всего на свете хотела бы уметь то, что умеет Божара, – указывать людям путь к божеству и протаптывать к нему дорогу.
Дай ты мне, Макошь-Матушка, три прута,
Дай мне твою силу могучую:
На темен дремучий лес,
На густой сырой бор,
На мхи и болота,
На дубы и березы,
На ель и осину,
На сырое коренье,
На сухой бурелом!
Голос Божары заполнил все пространство, и каждое слово было – творенье: всем виделись густые дремучие боры, где рыжие стволы могучих сосен возносятся головами к небесам, сыроватые сумрачные ельники, где темно-зеленые лапы касаются ковра старой рыжей хвои, перемешанной с серыми, сгнившими осиновыми листьями, и мелкая травка пробивается сквозь островки мягкого мха, и топорщится веселый, не унывающий даже в вечном сумраке черничник… Так видит лес Мать Всего Сущего, творя его своим вещим словом.