Утром Ярилина дня Светловой поднялся чуть не до зари, так что вся челядь еще спала и некому было даже подать ему умыться. На еду Светловой не мог и смотреть, его била дрожь нетерпения. То ему казалось, что он может опоздать и не увидеть Белосвету, а то он вспоминал, что до сумерек никому из парней нельзя приближаться к Ладиной роще. А до сумерек еще так далеко! Длинный день, лежащий впереди, казался бесконечным, как дорога к Полуденному Морю, и Светловой, мысленно окидывая взглядом эту дорогу, чувствовал себя усталым и обессиленным.
Когда он заканчивал одеваться, к нему зашла мать.
– Собрался, соколик мой? – сказала она, целуя его в лоб, и с ласковой грустью прибавила: – Иди, погуляй! Может, в последний раз придется.
Светловой не стал спрашивать, почему в последний. Женатому человеку на молодежных гуляньях делать уже нечего, но он не хотел и вспоминать о смолятических послах и княжне Дароване. Она казалась ему далекой, как сама Зимерзла, и столь же нежеланной.
От стен Славена до Ладиной рощи было версты три. На мысу над Сварожцем, самым северным притоком Истира, возвышался пологий длинный холм, уходящий далеко в глубь берега, поросший густым березняком. На вершине холма уже много веков стояло святилище, посвященное богине Ладе и дочери ее Леле. По пути к Ладиной роще Светловоя с его кметями обгоняли веселые девичьи стайки. Славен был большим городом, хоровод одних только девиц мог обнять весь холм святилища. Пока же девичьи стайки каждой улицы детинца или каждого посадского конца собирались отдельно, и все несли в дар Ладе и берегиням вышитые рубахи, рушники, угощения. Княжича встречали с радостью, весело приветствовали его. Кмети отвечали девушкам, приглядывали себе пару на вечерние игрища. Светловой улыбался в ответ на поклоны и улыбки, но мало кого замечал. Среди румяных девичьих лиц под пестрыми венками не находилось Белосветы.
Из Ладиной рощи доносилось неясное далекое пение. От подножия холма было видно, как среди белых стволов в облаках зелени мелькают стройные девичьи фигуры в белых вышитых рубахах, яркие цветные пятна лент, венков, почелков. Казалось, сами берегини бегают по священной роще, пляшут, поют, радуясь приходу в земной мир.
Пошли девки в лес гулять,
Березоньку завивать,
Ой, Леля, завивать! —
пели девушки и по дороге к святилищу, и на самой горе. Светловой слушал, смотрел на румяные, возбужденные, радостные лица вокруг себя и чувствовал себя одиноким среди них. Общее радостное воодушевление не захватывало его. Дуновение свежего ветерка из-под берега Сварожца, мягкий шелест березовых ветвей, запах цветов, девичьи голоса только усиливали его тоску. Сияющий образ Белосветы казался растворен во всей природе вокруг, в земле и небе, и сама она как будто была где-то рядом, но оставалась невидимой и недоступной.
Дай нам блага, Светла Леля,
По цветочки идти да веночки плести!
Как первый веночек – за батюшку,
Уж второй веночек – за матушку,
А третий веночек – за себя саму!
– Княжич светлый, а ты что невесел? – вдруг услышал Светловой юный звонкий голос.
Возле сидящего на траве княжича остановилась молоденькая девушка с длинными гладкими косами, с точеным маленьким носиком и ясными голубыми глазами в окружении длинных черных ресниц. На груди ее сверкало под лучами солнца ожерелье из синих стеклянных бус с тремя слепящими шариками хрусталя посередине. В руках девушка держала пестрый пышный венок.
– А, Светлава, добрый день тебе! – Светловой узнал ее и улыбнулся. Это была внучка ведуньи-травницы, жившей в тереме княгини Жизнеславы.
– Что ты невесел? – повторила Светлава. – Князю нельзя в велик-день печалиться, а не то весь год печальным будет! Ну-ка, раз пришел к Ладиной роще, изволь веселым быть, а не то богини разгневаются!
– Да, милость богинь мне больше всех нужна! – со вздохом согласился Светловой. – Вот что, голубка белая! – Он снял с пальца золотой перстень с голубым глазком бирюзы. – Сделай милость – завей и за меня венок и подари Ладе и Леле мой перстень.
– С радостью сделаю, княжич! – Светлава взяла у него перстень. – Верь мне – богини тебе помогут!
Девушка убежала в рощу, а Светловой долго провожал ее глазами. Внучка ведуньи была очень хороша – через год, как войдет в возраст, женихи из-за нее передерутся. Но ее юная красота не трогала его. В глазах каждой девушки он видел слабый отблеск красоты Белосветы, каждая казалась чем-то похожа на нее, но насколько же она прекраснее всех!
Наконец приблизился вечер. Парни разложили над берегом длинную цепочку костров, и стало видно, что уже опускаются сумерки. По всей длинной луговине под Ладиной горой завертелись хороводы, затеялись игры. Все вокруг двигалось, бегало, плясало, смеялось.
Сумерки сгущались, и ожидание стало нестерпимым. Теперь каждый отзвук задорного девичьего смеха отзывался в душе Светловоя, отдавался горячей дрожью в каждой жилке. Не в силах сдержать нетерпение, он вертел головой, оглядывался на каждый девичий силуэт, пробегающий мимо; ему все казалось, что он может не заметить Белосвету, пропустить, опоздать, навек потерять свое счастье. Каждый выкрик, казалось, звал именно его, но все это было не то.
Его кмети уже давно бегали с девушками, прыгали в хороводах, играли в горелки. Звали и его, но он отказывался, боясь увлечься и пропустить Белосвету. Ведь она обещала, она должна прийти! Должна хоть на миг показаться!
За мной, миленький, поди,
Мой веночек принеси,
На головку положи! —
пели где-то рядом, и в ушах у Светловоя отдавалось: «Поди, поди, поди…». Дразнящие голоса девушек раскатывались с хрустальным звоном по близкому березняку, и белые деревца из мягких сумерек подхватывали призыв десятком чарующих голосов. Их слышал не один Светловой: парни и девушки с веселым испугом и любопытством оглядывались на рощу. Светлые берегини, дочери Дажьбога, пришли на землю, привлеченные песнями и жертвами. С ними придут и долгожданное тепло, и долгие солнечные дни, и дожди, необходимые для роста и цветения всему живому.
Из прозрачной тьмы рядом со Светловоем выскочила легкая и стройная девичья фигура, возложила ему на голову душистый венок, пышный, но уже немного обтрепанный за вечер. Светловой не столько узнал, сколько угадал Светлаву. Вскинув голову, он сдвинул венок повыше на лоб, чтобы не мешал смотреть, а девушка уже бежала прочь, призывая догнать и вернуть венок. Вскочив, Светловой побежал за девушкой, провожаемый веселыми криками и девичьими визгами. Если княжеский сын останется грустить один, то какое же веселье всему племени?
Светлава летела над темной травой, не перебирая даже ногами, иногда оглядывалась и смеялась. Мимо мелькнули первые белые стволы, березовая ветка мягко хлестнула Светловоя по лицу. Они оказались в Ладиной роще. Светлава бежала к вершине, к святилищу, княжич поднимался следом за ней по склону холма все выше, выше, и у него захватывало дух, словно они поднимались прямо в воздух. Легкая девичья тень впереди то казалась совсем близкой, то снова отдалялась, девушка то пряталась за стволами берез, почти сливаясь с ними в своей белой рубахе, то снова давала себя увидеть, дразня Светловоя смехом и маня все дальше за собой.