«Неужели и впрямь нет?» – удивилась Барбетта.
«Есть, разумеется. Да с какой стати я буду давать воск и облатки незнакомым людям?»
«Конечно, так можно и разориться».
«Дело не в этом! Как можно не доверять до такой степени, чтобы запечатывать письмо?!»
«Да и кроме того, запечатанное письмо невозможно прочитать после их ухода. Впрочем, – продолжала Барбетта, бросая взгляд на письмо, – почему же оно запечатано?»
«Ах, и не говорите! Он стал шарить в бумажнике… И уж так он искал, так искал, что все-таки нашел старую облатку».
«Вы, стало быть, так и не узнали, что в этом письме?»
«Нет, разумеется. Подумаешь! Я и без того знаю, что господин Доминик – его сын, что он будет ждать господина Доминика нынче в полдень в церкви Успения у третьей колонны слева, как входишь в церковь; а в Париже он живет под именем Дюбрея».
«Значит, вы все-таки его прочли?»
«Я в него заглянула… Мне не давала покоя мысль, почему он непременно хотел его запечатать».
В эту минуту зазвонили часы на Сен-Сюльпис.
«Ах-ах! – вскрикнула консьержка с улицы По-де-Фер. – Я совсем забыла!..»
«Что именно?»
«В девять часов – похоронная процессия. А мой прощелыга муженек улизнул в кабак. Всегда он так, ну всегда! И кого интересно я оставлю вместо себя охранять дверь? Кота?»
«А я на что?» – заметила Барбетта.
«Вы не шутите?! – обрадовалась консьержка. – Вы готовы меня выручить?»
«А как же! Люди должны друг другу помогать!»
Засим консьержка отправилась в Сен-Сюльпис сдавать внаем стулья.
– Да, понимаю, – кивнул Жибасье, – а Барбетта осталась одна и, в свою очередь, заглянула в письмо.
– Ну конечно! Она подержала его над паром, потом без труда распечатала и переписала. Десять минут спустя у нас уже был полный текст.
– И о чем говорилось в письме?
– То же, о чем рассказала консьержка дома номер двадцать восемь. Да вот, кстати, текст письма.
Карманьоль вынул из кармана лист бумаги и прочел вслух, в то время как Жибасье пробежал листок глазами.
«Дорогой сын!
Я нахожусь в Париже со вчерашнего вечера под именем Дюбрея. Прежде всего я навестил Вас: мне сообщили, что Вы еще не вернулись, но что Вам переслали мое первое письмо, и, значит, Вы скоро будете дома. Ест Вы прибудете нынче ночью или завтра утром, жду Вас в полдень в церкви Успения у третьей колонны слева от входа».
– Ага, очень хорошо! – заметил Жибасье.
Так, за разговором, они подошли к паперти и вошли в церковь Успения ровно в полдень.
У третьей колонны слева стоял прислонившись г-н Сарранти, а Доминик, опустившись рядом с ним на колени и оставаясь незамеченным, целовал ему руку.
Впрочем, мы ошиблись: его видели Жибасье и Карманьоль.
Двоим полицейским хватило одного взгляда; в ту же минуту они отвернулись и направились в противоположную сторону – к хорам.
Однако, когда они развернулись и не спеша двинулись в обратном направлении, Доминик по-прежнему стоял у колонны на коленях, а Сарранти исчез.
Жибасье был близок к тому, чтобы усомниться в непогрешимости г-на Жакаля, однако его восхищение начальником полиции лишь возросло: сцена, описанная и как бы предсказанная г-ном Жакалем, длилась не более секунды, но она все же имела место.
– Эге! – крякнул Карманьоль. – Монах на месте, а вот нашего подопечного я не вижу.
Жибасье поднялся на цыпочки, бросил натренированный взгляд в толпу и улыбнулся.
– Зато его вижу я! – заметил он.
– Где?
– Справа от нас, по диагонали.
– Так-так-так…
– Смотрите внимательнее!
– Смотрю…
– Что вы там видите?
– Академика, он нюхает табак.
– Так он надеется проснуться: ему кажется, что он на заседании… А кто стоит за академиком?
– Мальчишка! Он вытаскивает у кого-то из кармана часы.
– Должен же он сказать своему старому отцу, который час!
Верно, Карманьоль?.. Та-а-ак… А за мальчишкой?..
– Молодой человек подсовывает записочку девушке в молитвенник.
– Можете быть уверены, Карманьоль, что это не приглашение на похороны… А кого вы видите за этой счастливой парочкой?
– Толстяка, да такого печального, словно он присутствует на собственных похоронах. Я уже не в первый раз встречаю этого господина во время печальных церемоний.
– Ему, верно, не дает покоя грустная мысль, что к себе на похороны он прийти не сможет. Впрочем, вы уже близки к цели, друг мой. Кто там стоит за печальным стариком?
– А-а, и впрямь наш подопечный!.. Разговаривает с господином де Лафайетом.
– Неужели с самим де Лафайетом? – произнес Жибасье с уважением, какое даже самые ничтожные люди питали к благородному старику.
– Как?! – изумился Карманьоль. – Вы не знаете господина де Лафайета?
– Я покинул Париж накануне того дня, когда меня должны были ему представить как перуанского кацика, прибывшего для изучения французской конституции.
Двое полицейских, заложив руки за спину, с благодушным видом не спеша направились к группе, состоявшей из генерала де Лафайета, г-на де Маранда, генерала Пажоля, Дюпона (де л'Эра)
и еще нескольких человек, которые примыкали к оппозиции и тем снискали всеобщую любовь. Вот в это время Сальватор и указал на полицейских своим друзьям.
Жибасье не упустил ничего из того, что произошло между молодыми людьми. Казалось, у Жибасье зрение было развито особенно хорошо: он одновременно видел, что происходит справа и слева от него, подобно людям, страдающим косоглазием, а также – спереди и сзади, подобно хамелеону.
– Я думаю, дорогой Карманьоль, что эти господа нас узнали, – проговорил Жибасье, одними глазами показав на пятерых молодых людей. – Хорошо бы нам расстаться – на время, разумеется. Кстати, так будет удобнее следить за нашим подопечным. Надо только условиться, где мы потом встретимся.
– Вы правы, – согласился Карманьоль. – Эта мера предосторожности нелишняя. Заговорщики хитрее, чем может показаться на первый взгляд.
– Я бы не стал высказываться столь категорично, Карманьоль. Впрочем, не важно, можете оставаться при своем мнении.
– Вам известно, что мы должны арестовать только одного из них?
– Конечно! А что делать с монахом? Он натравит на нас весь клир!
– А мы арестуем его как Дюбрея за то, что он учинит в церкви дебош.