– Я вас навещу, отец, навещу, не беспокойтесь.
– Правда?
– Обещаю.
– Понимаешь ли, есть еще одна причина… Для меня охота важна, во-первых, тем, что я получаю удовольствие, а во-вторых, ты даже не представляешь, скольких людей я кормлю своим промыслом.
– До чего вы добры, отец! – восхитился Петрус.
А вполголоса прибавил:
– Как вы великодушны!
И воздел глаза и руки к небу.
– Погоди, – остановил его капитан. – Скоро наступит время, когда без твоей помощи мне не обойтись.
– Говорите, говорите, отец.
– Мне пятьдесят семь лет. Взгляд у меня пока острый, рука твердая, я крепко стою на ногах. Однако я уже вступил в такую пору, когда жизнь идет под уклон. Через год, два, десять лет зрение мое может ослабеть, рука тоже, а ноги будут подкашиваться. И вот в одно прекрасное утро к тебе придет старик и скажет: «Это я, Петрус, больше я ни на что не гожусь!
Не найдется ли у тебя места для старого отца? Он всю жизнь прожил вдали от того, кого любил, и не хочет умереть так же, как жил».
– Ах, отец, отец! – разрыдался Петрус, – Неужели ферма в самом деле продана?
– Да, дружок: утром третьего дня.
– Кому, о Господи?
– Господин Пейра, нотариус, мне этого не сказал. Понимаешь, мне важно было получить деньги. Я взял десять тысяч франков и приехал.
– Отец! – поднимаясь, проговорил Петрус. – Мне необходимо знать, кому вы продали ферму моей матери.
В эту минуту дверь в мастерскую отворилась и лакей Петруса с опаской ступил на порог, держа в руке письмо.
– Оставь меня в покое! – крикнул Петрус, вырывая у него письмо. – Я никого не принимаю.
Он собирался швырнуть письмо на стол, как вдруг в глаза ему бросился штамп Сен-Мало.
Надпись на конверте гласила:
Господину виконту Петру су Эрбелю де Куртенею.
Он торопливо распечатал письмо.
Оно было от нотариуса, у которого капитан, как он сам только что сказал, оформил продажу фермы.
Петрус покачал головой, пытаясь прийти в себя после услышанного, и стал читать:
«Господин виконт!
Ваш отец, делавший у меня различные заемы на общую сумму в двадцать пять тысяч франков, пришел ко мне третьего дня, чтобы продать свою ферму за двадцать пять тысяч, уже заложенную под вышеуказанную сумму.
Он сказал, что эти двадцать пять тысяч также предназначаются Вам, как и предыдущая сумма.
Я подумал – простите меня, г-н виконт, если я ошибаюсь, – что Вы, возможно, не знаете, на какие жертвы идет ради Вас отец и что эта последняя жертва окончательно его разорила.
Я решил, что обязан как нотариус Вашей семьи и друг Вашего отца в течение последних тридцати лет сделать следующее:
во-первых, передать ему двадцать пять тысяч, о которых он меня просит, но не продавать пока ферму, во-вторых, предупредить Вас о том, как расстроены дела Вашего отца; я уверен, что Вы об этом просто не знаете, а как только Вам станет это известно, Вы, вместо того чтобы окончательно потерять отцовское состояние, попытаетесь его восстановить.
Если Вы оставите себе двадцать пять тысяч франков, ферму придется продать.
Однако, если же Вы не испытываете в этой сумме настоятельной нужды и можете повременить или вовсе отложить дело, на которое Вам понадобились эти деньги, если Вы так или иначе можете в течение недели вернуть вышеозначенную сумму мне, Ваш высокоуважаемый отец останется владельцем фермы и Вы избавите его тем самым от большого, как мне представляется, горя.
Не знаю, как Вы расцените мою просьбу, однако сам я полагаю, что поступил как честный человек и друг.
Примите, и так далее
Пейра,
нотариус Сен-Мало».
Письмо сопровождалось сложным росчерком, которые так любили провинциальные нотариусы двадцать пять лет тому назад.
Петрус облегченно вздохнул и поднес к губам письмо достойнейшего нотариуса, который, уж конечно, никак не рассчитывал на такую честь.
Обернувшись к капитану, Петрус сказал:
– Отец! Я отправляюсь с вами нынче вечером в Сен-Мало.
Капитан радостно вскрикнул, но сейчас же спохватился и обеспокоенно спросил:
– Зачем тебе понадобилось ехать в Сен-Мало?
– Просто так… Хочу проводить вас, отец… Когда я вас увидел, то подумал, что вы погостите у меня несколько дней.
Раз вы не можете остаться, значит, я сам съезжу ненадолго к вам.
И действительно, в тот же вечер, написав два письма – Регине и Сальватору – и пригласив отца отужинать (не у генерала, чьи упреки или насмешки могли ранить его измученную душу, а в ресторане, где, сидя за маленьким столом, они провели несколько удивительных минут), Петрус сел вместе с отцом в карету и отправился из Парижа в Сен-Мало, еще более укрепившись в принятом решении.
На что же решился Петрус?
Возможно, мы об этом узнаем из писем, которые он написал.
Начнем с того из них, что адресовано на бульвар Инвалидов.
«Любимая Регина!
Простите, что я на несколько дней покидаю Париж, не увидевшись с Вами, ничего Вам не сообщив ни в письме, ни лично о своем отъезде. Неожиданное событие, в котором, впрочем, нет ничего страшного, уверяю Вас, вынуждает меня сопроводить
отца в Сен-Мало.
Позвольте Вам сказать, дабы полностью Вас успокоить: то, что я гордо назвал событием, в действительности всего-навсего денежное дело.
Но оно затрагивает интересы – простите мне это кощунство и извините, что я так говорю! – человека, которого я люблю после Вас больше всех на свете: моего отца.
Я говорю об этом шепотом, Регина, опасаясь, как бы меня не услыхал Господь и не наказал за то, что я люблю Вас больше того, кому обязан своей первой любовью.
Если Вам так же необходимо сказать мне о своей любви, как мне – о ней услышать, и если Вы хотите не заставить меня забыть, но помочь мне пережить Ваше отсутствие, написав одно из тех писем, в которые Вы так трогательно умеете вкладывать часть своей души, напишите мне до востребования в Сен-Мало, но не позднее завтрашнего дня. Я намерен отсутствовать ровно столько времени, сколько необходимо на дорогу и призывающее меня туда дело – иными словами, не более шести дней.
Постарайтесь сделать так, чтобы по возвращении я нашел ожидающее меня письмо. Если бы Вы знали, как мне это необходимо!