Рядом с ней Броканта показалась бы Венерой Милосской.
Она истошно завопила; Бразилу, очевидно, ее крик подействовал на нервы, и он в ответ взвыл пронзительно-протяжно.
Сальватор пытался в темноте установить связь между безобразным созданием и каким-нибудь воспоминанием из собственной жизни.
– Осветите эту женщину, – попросил он генерала. – Мне кажется, я ее знаю.
Генерал направил луч фонаря прямо в отталкивающее лицо гувернантки.
– Так и есть, я не ошибся, – подтвердил Сальватор.
– О мой добрый господин! – взмолилась гувернантка. – Клянусь вам, я честная женщина.
– Лжешь! – вскричал Сальватор.
– Добрейший господин комиссар!.. – настаивала старуха.
– Лжешь! – снова перебил ее Сальватор. – Я скажу, кто ты:
ты мать Кубышки.
– Ах, сударь! – в ужасе вскричала старая карга.
– Ты повинна в том, что прелестное существо, угодившее по ошибке в отвратительное место и оказавшееся там вместе с твоей дочерью, – а уж она-то попала туда не зря, твоя доченька! – не вынесла твоих преследований, клеветы, бесчестья и бросилась в Сену!
– Господин комиссар! Я протестую…
– Вспомни Атенаис, – властно произнес Сальватор, – и не утомляй себя ложными клятвами!
Как помнят читатели, Атенаис – так звали дочь трубача Понруа, до того как Сальватор окрестил ее Фраголой. Если мы когда-нибудь доберемся до таинственных подробностей из жизни Сальватора, мы, по всей вероятности, узнаем о событии, на которое в настоящую минуту намекает мнимый комиссар полиции.
Старуха опустила голову словно под тяжестью сизифова камня.
– Теперь отвечай на мои вопросы! – продолжал Сальватор.
– Господин комиссар…
– Отвечай, или я кликну двух ребят, они живо спровадят тебя в Мадлонет.
– Спрашивайте, спрашивайте, господин комиссар!
– Как давно ты здесь живешь?
– С масленицы.
– Когда в замок прибыла девушка, похищенная господином де Вальженезом?
– В ночь с последнего вторника масленицы на первую среду поста.
– Позволял ли господин де Вальженез отлучаться девушке из замка?
– Никогда!
– Применял ли он насилие, препятствуя ее выходу отсюда?
– Он ей угрожал тем, что донесет на ее жениха по обвинению в похищении несовершеннолетней, за что того могли сослать на галеры.
– А как зовут этого молодого человека?
– Господин Жюстен Корби.
– Сколько тебе платил в месяц господин де Вальженез, чтобы ты следила за похищенной девушкой?
– Господин комиссар…
– Сколько он тебе платил? – повторил Сальватор еще более непререкаемым тоном.
– Пятьсот франков.
Сальватор огляделся и приметил небольшой секретер. Он открыл его и обнаружил бумагу, чернила, перья.
– Садись сюда, – приказал он женщине, – и пиши заявление, которое ты только что мне сделала.
– Я неграмотная, господин комиссар.
– Неграмотная?!
– Да, клянусь вам!
Сальватор достал из кармана бумажник, поискал какую-то бумагу, развернул ее и сунул старой колдунье под нос.
– Если ты не умеешь писать, кто же тогда написал вот это? – спросил он.
«Если не заплатишь мне пятьдесят франков нынче вечером, я скажу, где моя дочь с тобой познакомилась, и выгоню тебя из твоего магазина.
Мамаша Глуэт.
11 ноября 1824 года».
Старуха лишилась дара речи.
– Как ты сама убедилась, писать ты умеешь, – продолжал Сальватор. – Плохо, что верно – то верно, но достаточно для того, чтобы исполнить мое приказание. Итак, напиши заявление, которое ты только что мне сделала устно.
Сальватор заставил старуху сесть, вложил ей в руку перо и, пока генерал светил, продиктовал следующий документ, который она нацарапала отвратительным почерком со множеством ошибок, гарантировавших подлинность бумаги. Мы не станем повторять этих ошибок, полагая, что с наших читателей будет довольно познакомиться с содержанием документа.
«Я, нижеподписавшаяся Брабансон по прозвищу Глуэт, заявляю, что была принята на службу к господину Лоредану де Валъженезу начиная с последнего воскресенья масленицы, чтобы следить за девушкой по имени Мина, которую он похитил из Версальского пансиона. Заявляю также, что похищенная девушка прибыла в замок Виры в ночь с последнего вторника масленицы на первую среду поста. Она угрожала его сиятельству, что будет кричать, звать на помощь, убежит, но его сиятельство помешал ей сделать что-либо подобное, пригрозив тем, что у него есть средства отправить ее возлюбленного на галеры: он обвинит его в укрывательстве несовершеннолетней девочки. У него в кармане был чистый бланк на арест, который он ей и предъявил.
Подпись: мамаша Брабансон по прозвищу Глуэт.
Написано в замке Виры в ночь на 23 мая 1827 года».
Мы вынуждены признать, что Сальватор подредактировал эту бумагу. Но поскольку от истины старуха ничуть не отклонилась, мы надеемся, что, учитывая то обстоятельство, что Сальватор действовал из добрых побуждений, наши читатели простят ему это давление, скорее литературное, нежели морального свойства.
Сальватор взял заявление, сложил его вчетверо, убрал в карман, потом обернулся к Глуэт.
– Теперь можешь опять лечь в постель, – разрешил он.
Старуха предпочла бы постоять, но услышала слева от себя глухое рычание Бразила и бросилась в постель, как в реку, спасаясь от бешеного пса.
Казалось, зубы Бразила пугали ее даже больше, чем перевязь комиссара. Объяснялось это просто: с правосудием ей за свою жизнь приходилось иметь дело раз двадцать, а вот такого огромного пса она до той поры не видела даже в самом страшном кошмаре.
– А теперь, – сказал Сальватор, – поскольку ты соучастница господина де Вальженеза, арестованного только что по обвинению в похищении и сокрытии несовершеннолетней, – преступлении, предусмотренном законом, – я тебя арестую; ты будешь заперта в этой комнате, куда завтра утром для допроса явится королевский прокурор. Если вздумаешь бежать, предупреждаю: на лестнице я оставлю одного часового, внизу – другого с приказанием открыть огонь, как только ты отопрешь дверь или окно.
– Иезус! Мария! – снова повторила старуха, испугавшись на сей раз еще больше.
– Слыхала?
– Да, господин комиссар.
– В таком случае, спокойной ночи!
Пропустив генерала вперед, он запер за собой дверь на два оборота.
– Могу поручиться, генерал, что она не шевельнется и мы можем спать спокойно.