Войско кричало и с грохотом ударяло мечами по щитам. Кюна Хёрдис, в праздничном наряде, с золотым обручьем по имени Дракон Судьбы на запястье, поднесла конунгу меч, рукоять которого обвивал черный бронзовый дракон. Имя меча было Дракон Битвы. Его кропили жертвенной кровью быка, и красные теплые капли впитывались в темное лезвие, выкованное двергами в подгорных глубинах, не скатываясь на землю.
Пришел час судьбы. Это знал Торбранд конунг, половину своей жизни отдавший этой войне. Он помнил предсказание старой великанши, имени которой не знал: не возвращайся на Квиттинг, и тогда ты проживешь еще столько же, сколько прожил. Предсказание прозвучало двадцать пять лет назад, когда ему было тридцать семь. До срока оставалось еще двенадцать лет. Но Торбранд конунг не боялся нарушить запрет. Ему уже исполнилось шестьдесят два года, он был еще силен и крепок, но хорошо знал, что его настоящая сила доживает последние годы. Лучше погибнуть в битве с новыми великанами и сесть за стол Одина, чем захиреть на перине, с рукоятью меча, вложенной в бессильные руки только ради обычая. Одина не обманешь. Своим единственным глазом он хорошо видит, кто как окончил свой путь по земле.
Торбранд конунг знал, что сегодня, быть может, видит родной Аскефьорд в последний раз. И никогда за всю свою жизнь он, человек здравомыслящий и сдержанный, не любил так пронзительно и трепетно эту неприветливую землю, эти сероватые холодные волны под бурыми скалами, эту узкую полоску зелени на склонах ближних холмов и далекие, на самом краю земли видимые черноватые горы, где на вершинах круглый год лежит нетающий ослепительный снег. Он любил эту землю, от священного ясеня в доме конунгов до последней пастушеской землянки. И ради своей любви он хотел оставить этой земле прекрасную и гордую память о себе.
Кюна Хёрдис тоже знала, что отныне надолго остается одна. Но ее сердце не дрогнуло, в глазах сверкала решимость. Когда наступал час судьбы, она умела прямо смотреть ей в лицо.
Хельги сын Хеймира стоял в раскрытых дверях корабельного сарая и смотрел внутрь. За спиной у него сиял яркий свет ясного осеннего дня, а впереди, в полумраке, виднелись очертания большого корабля. Тускло поблескивала посеребренная голова ворона на переднем штевне; корабль стоял на катках, наклонясь на левый борт, ворон выглядел беспомощно и жалко и, казалось, жаловался на судьбу. Ни мачты, ни весел…
Это был «Серебряный ворон» Рагневальда Наковальни, которого Хельги знал «в лицо» не хуже, чем самого мужа тетки Альвборг. Тот самый «Серебряный ворон», что не так уж давно ушел из Эльвенэса, нагруженный подарками, провожаемый самыми лучшими пожеланиями, и приветственные крики ликующей толпы вместе с ветром лились в его цветной парус.
– Нашел, – сказал Хельги, не оборачиваясь.
В это слово он вложил гораздо больше, чем обычно вмещают пять идущих подряд звуков человеческой речи. В них уместились два месяца ожидания: сначала умиротворенного, гордого сознанием преодоленных трудностей, потом нетерпеливого и беспокойного. Альвборг и ее дочь Сванхильд посмеивались над Хельги, напоминали, что Альмар конунг ждал свою невесту два года, но Хельги лишь слегка улыбался в ответ из чистой вежливости. Да и Хеймир конунг выражал надежду, что уж их-то, конунгов Эльвенэса, родичи невесты не заставят ждать так долго! На дорогу туда и обратно, даже если у берегов Квиттинга плохая погода, нужно около месяца. Конечно, какое-то время Рагневальд должен будет погостить у Вигмара Лисицы. Но едва ли он станет засиживаться в гостях, зная, что его и невесту Хельги ярла с нетерпением ждут в Эльвенэсе.
В начале «рыбного» месяца Хельги ярл сам спустил корабль на воду. Он больше не мог ждать. После встречи с духом кюны Хельги он изменился: ему больше не хотелось сидеть на кургане и смотреть в небеса. Он больше не хотел и не мог жить так, как жил раньше, ему хотелось перемен. Словно чья-то рука отвалила камень и дала выход подземному ключу: в душе Хельги забила жажда любви – той любви, которую обещала ему мать, вручая перстень альвов, той, что озарит его жизнь ровным и ясным светом. Хельги часто вспоминал о перстне, и у него было чувство, что тот вовсе не увезен за моря, что огненно-алый, живой и теплый камень теперь бьется в его груди вместо сердца. Это и была любовь: неделимая и соединяющая двоих воедино, сколько бы земель и морей ни пролегло между ними. Ему виделись рыжие волосы Альдоны, ее серые глаза с зелеными искрами, ее улыбка, ее белые руки с тонкими пальцами, и всю ее фигуру в его воображении окутывало светлое мягкое сияние. В этом сиянии она становилась не женщиной, а богиней, девой из рода светлых альвов. В этом тоже волшебное свойство перстня из Альвхейма: в глазах любви все земное становится неземным… Хельги совсем теперь не думал о торговых выгодах, которые обещал его брак слэттам и о которых родичи так много говорили; он ждал только Альдону, как будто с ее приездом на землю Эльвенэса спустится сам Альвхейм во всем своем радужном блеске. И останется с ним навсегда…
Жизнь, которая раньше, до встречи с Альдоной, вполне его устраивала, теперь стала казаться невыносимой, каждый день ожидания томил и мучил. Рагневальд ярл задерживается – может быть, ему нужна какая-то помощь. Может быть, она нужна самому Вигмару Лисице. Или его дочь нездорова. И еще тысяча всяких «или». Одно было ясно: он должен поехать за своей невестой сам. Ему нельзя, как Хельги сыну Хьёрварда, бесконечно сидеть на кургане и ждать, пока прекрасная возлюбленная сама спустится к нему с небес.
– Если бы Альмар конунг взялся за дело сам, а не поручал его другим людям, может быть, ему и не пришлось бы ждать два года! – говорил он Альвборг и Сванхильд, собираясь в дорогу.
На этот раз с ним шло целых шесть кораблей и полтысячи человек дружины. Осенние полевые работы кончались, люди освобождались от забот, да и припасов теперь было можно набрать гораздо больше. Хёльды и простые бонды с охотой съезжались к наследнику своего конунга, который собирается в заморский поход за невестой. С ним снова отправился муж Сванхильд Рингольд Поплавок на своем «Кольценосном змее», Гейтир Коршун, который уже в честь собственного прозвища велел для штевня корабля вырезать голову коршуна, Аудольв Медвежонок на «Железном вороне», Фроар Левша, младший брат кюны Асты. Его корабль тоже назывался «Ворон», и для отличия от Аудольвова корабля его называли «Молодой ворон». Последним присоединился Скельвир Медвежий Дух, знатный и опытный в походах человек, весьма уважаемый Хеймиром конунгом. Он был знаменит тем, что однажды, когда племя бьярров отказалось платить слэттам дань, тогда еще молодой Скельвир ярл надел на себя медвежью шкуру и явился бьяррам под видом Метсе-Исэнте, Лесного Хозяина, духа в образе медведя, которому здесь поклонялись. Рыча и завывая, медведь-дух повелел не противиться чужакам. Об этом очень много рассказывали, а прозвище Медвежий Дух закрепилось за Скельвиром из усадьбы Вересковые Поля вместе со славой человека, не отступающего ни перед какими трудностями. Корабль его назывался, естественно, «Медведь» и нес на штевне грозно оскаленную медвежью голову. Словом, для поездки за невестой собралась самая лучшая дружина, которую только можно было придумать.
Когда шесть кораблей шли по устью реки Видэльв к морю, сразу становилось ясно, что это свадебный поход – у всех кораблей были новые, яркие цветные паруса, крашенные в разные цвета весла, цветные щиты на бортах, бронзовые узорные флюгера на мачтах. Перед отплытием в святилище Фрейра принесли жертвы, прося у Ньёрда попутного ветра. Но если бы попутный ветер можно было создать из человеческого чувства, то стремление Хельги ярла в поход могло бы наполнить паруса всех шести кораблей и нести их, как на крыльях.